расстраивать, ты уж извини! – лепетал Павлик, не понимая, что он ее вовсе не расстроил. И что дело не в его фантазиях об их счастливой совместной семейной жизни, которой никогда не будет, и не о ее карьере на медицинской стезе, которой, кстати, тоже не случится, а в совершенно ином.
Совершенно.
Павлик прикладывал все усилия, чтобы утешить Зою, но у него ничего не получилось. А она плакала, роняя горячие жгучие слезы, о своей любви, которая умерла, о своем будущем, превратившемся в прошлое, о своем счастье, которое ей было дозволено испытать всего несколько дней.
И которое закончилось в тот момент, когда они попали в эту треклятую аварию, стоившую жизни ее любимому человеку.
После которой она вдруг стала ощущать запахи, которые никто, кроме ее самой, не чувствует.
Когда они опять оказались в больнице, Зоя, которую Павлик катил по нескончаемым коридорам, вдруг ощутила разнообразные странные запахи, на которые раньше не обращала внимания.
Речь шла не о типично больничных запахах – смеси вони старого линолеума, дезинфицирующих средств, медикаментов и отчаяния. Нет, она чувствовала совершенно иные ароматы, которых в больнице уж точно быть не могло.
Например, что-то, похожее на гарь, что-то сладкое, ванильное, правда, с примесью чего-то малоприятного, запах затхлой воды и еще гораздо более сильный цветочный аромат. Причем это была не смесь разнообразных запахов, а отдельные волны, у которых были разные первоисточники.
Все эти разные запахи струились из-за закрытых дверей палат, мимо которых ее катил Павлик. Зоя прикрыла глаза, утомленная всеми этими новыми открытиями, уверенная, что если спросит Пашку, чувствует ли он эти запахи, то он, конечно же, ответит, что нет.
Значит, все-таки шизофрения?
Внезапно до нее донесся запах прелых ландышей, правда крайне слабый, но идентичный тому, что едва не удушил ее на кладбище. Они как раз проезжали мимо палаты, дверь которой была распахнута.
– Останови, пожалуйста! – попросила девушка, и Павлик услужливо затормозил. В палате, где молоденькая санитарка меняла постельное белье, никакого пациента не было, и Зоя была уверена, что запах шел не от самой санитарки.
Да, это был не запах, а его остатки, и тот, кому он принадлежал, в палате уже отсутствовал.
– Извините, а кто тут лежит? – спросила Зоя санитарку, и та, обернувшись, посмотрела на нее и недовольно ответила:
– А вы родственники? Если родственники, то тело увезли в морг, на вскрытие!
Зоя вздрогнула, а Павлик, заверив, что они отнюдь не родственники, энергично толкнул кресло-каталку дальше.
– Рыбка моя, что-то ты сегодня сама не своя! Отчего опять решила приставать к каким-то незнакомым людям! Сначала к этим старикам на кладбище, теперь к санитарке в палате, где недавно кто-то умер…
Ну да, где кто-то умер или, по крайней мере, находился человек, позднее умерший.
– А чем пахнет смерть? – произнесла задумчиво Зоя, никогда над таким вопросом, конечно же, не задумывавшаяся: причин не было.
– Что ты сказала, рыбка моя? Чем пахнет смерть? Ну ты даешь! Понимаю, настроение и у меня после визита на кладбище далеко не самое радужное, но не надо впадать в депрессию.
Если бы ее спросили раньше, она бы ответила, что наверняка разложением – это же и есть признак смерти.
А что, если у смерти, самой смерти, а не ее физических последствий, был совершенно иной запах? К примеру, оглушительный запах прелых ландышей?
Вывернув из-за угла, они остановились около лифта, чтобы попасть на нужный им этаж большого больничного комплекса, и Зоя осторожно посмотрела на нескольких человек, стоявших рядом и также ожидавших лифта.
Пожилой пациент в полосатой пижаме пах жасмином. Молодая девица на костылях, слушавшая гремящий плеер, чем-то горелым. А молодой мужчина, переминавшийся с ноги на ногу и державший в руке большой букет, явно навещавший кого-то, пах не цветами, а чем-то прогорклым и жирным.
Да, каждый пах по-своему, и это не был запах тела или парфюма, это было что-то иное… Но что же тогда, собственно?
Двери соседнего грузового лифта распахнулись, и Зою тряхнуло. Оттуда, ударяя ей в лицо, хлынула резкая волна аромата прелых ландышей. Он, казалось, пропитал всю кабину лифта и поднимался откуда-то снизу, из шахты.
Из обшарпанной кабины появился санитар, толкающий пустую каталку.
– Извините, а куда ведет этот лифт? – спросила санитара Зоя, а тот, усмехнувшись, произнес:
– Туда, где я работаю и куда мы все рано или поздно попадем, красавица! В морг!
Он весело подмигнул Зое и, хохотнув, явно довольный своей циничной шуткой, покатил каталку, также источающую аромат прелых ландышей, по коридору. Двери их лифта наконец раскрылись, и оттуда вышла средних лет уставшая докторша, прижимающая к груди пачку документов.
От нее шел уже знакомый Зое запах гнилой дыни, не сильный, однако вполне ощутимый.
Ею ощутимый, и никем иным.
Павлик уже хотел втолкнуть кресло-каталку в кабину лифта, но Зоя жестом остановила его.
– Не спеши. Поехали за ней.
И она кивнула на удаляющуюся по коридору докторшу. Павлик, не задавая вопросов, развернул кресло-каталку и толкнул его в указанном направлении.
– Рыбка моя, ты сегодня сама не своя! Но понимаю, день похорон Антохи, я тоже весь в растрепанных чувствах. Может, мы под конец с ним и поссорились из-за тебя, но я же не желал ему такого конца! Он, как ни крути, мой родственник, хоть и дальний…
Павлик продолжал болтать, а Зоя концентрировалась на запахе дыни, который тонким шлейфом тянулся от докторши. Из палат, мимо которых они катили, доносились иные запахи, но девушка уже не замечала их, точнее, старалась их игнорировать.
Наконец, докторша зашла в одну из палат, и Павлик, затормозив, произнес:
– Ты ее знаешь? Хочешь поговорить?
Зоя сама не знала, чего она хотела, поэтому просто ответила:
– Давай подождем.
Они остались в коридоре, и Зоя попыталась разобраться в той обонятельной какофонии, которая ее окружала. Из-за двери любой палаты, от каждого, кто проходил мимо, шел какой-то своеобразный запах.
Запах, который не имел отношения ни к человеческому телу, ни к парфюмерии, ни к чему-то искусственному.
Запах, которого никто, кроме ее самой, не ощущал.
Запах, который, судя по всему, что-то означал.
Зоя поняла, что если закрыть глаза и попытаться разобраться в запахах, то она в состоянии не только их различать, но и вычленять.
Чесночный шел откуда-то из глубин коридора, и это был отнюдь не запах пищи, потому что к чесночному примешивалась нотка чего-то приторного.
Лимонный источали сразу две палаты напротив.
Знакомым ей запахом жирного и прогорклого
