занимаются хозяйством, ничуть не опасаясь за свои жизни.
Берс тут же вернулся домой, усадил перед собой мать и твердым, не допускающим возражений голосом взрослого мужчины, который в состоянии призвать к ответу всякого, кто посягнет на его честь, спросил:
– Нана, кто убил моего отца? Почему ты скрываешь от меня это? Я уже не ребенок и хочу ходить по этой земле с высоко поднятой головой. Мне надоели упреки сверстников. Надо мной все смеются, потому что позволяю убийцам отца спокойно разгуливать по земле. Знай, нана, я твердо решил оставить тебя здесь и уйти в Курчали, к родственникам отца, если ты и сегодня не расскажешь мне правду. Надеюсь, что хотя бы они поведают мне все об отце и его убийцах.
Чилла и сама собиралась рассказать обо всем сыну именно сегодня. Ровно пятнадцать лет назад убили ее мужа Тимарболата. Вот уже пятнадцать лет кровоточила рана на ее сердце, пятнадцать лет назад закатилось солнце ее счастья. И у Берса наступала пора совершеннолетия. Чилла без малейшего сожаления отдала бы жизнь свою ради того, чтобы этой кровной мести не было – несчастная мать боялась, что с ее единственным сыном может случиться беда. Это же мать! Что, скажите, что может быть для матери дороже своего ребенка!? Она девять месяцев носила его под нежнейшим, любящим и безгранично добрым своим сердцем; родила в страшных муках, которые, кажется, превратили бы в песок гранитную скалу; заботилась о нем, не зная сна и отдыха; кормила его из вен своих, собственную кровь превращая для него в молоко. Разве может быть что-то дороже этой Боли, этой Надежды, этой Веры?! Ведь мать – это то создание, которое не раздумывая бросится в огонь ради своего чада, но никогда не согласится с тем, чтобы ради нее с головы ребенка упал хоть один волосок. Ведь именно их слезы, слезы наших матерей, и их молитвы хранят эту землю!.. Мать… Да, Чилла была матерью!
– Слушай меня, Берс! – Чилла встала и гордо выпрямилась. – Да, ты вырос… Мне непросто было растить тебя одной. Как могла, оберегала от бед. Зимой укрывала от холода, летом прятала от горячих лучей солнца. Пыталась сберечь от сглаза и порчи, в бесконечных молитвах просила у Небес покровительства для тебя. Но, как бы ты ни был мне дорог, я согласилась бы увидеть тебя мертвым, нежели опозоренным… Ты не имеешь права ходить по земле, не отомстив за смерть отца. Твой отец был благородным человеком, он один стоил целого мира. Ты его кровь, его плоть! Помни это! Твоего отца убили не чужие люди, тебе нет необходимости искать отмщения на стороне. Убийцы – его братья. Именно они и совершили это убийство… Убили предательски, зная, что в открытом бою им никогда не справиться с ним… Исполни свой долг, Берс, сын Тимарболата, отомсти за отца!.. Но, ни в коем случае, не враждуй с невиновными только потому, что они из Курчали. Твои дяди, когда шли убивать единокровного брата, не спрашивали разрешения, не просили благословения ни у родственников, ни у аульчан…
Берс поднялся на то самое место, откуда его мать когда-то объявила убийцам свой приговор, и стал пускать в Курчали стрелы.
Убийцы, давно уже ожидавшие возмездия, выставили на улицу чучело – решив, если стрела поразит чучело, значит, юноша настроен пролить кровь.
В мгновение ока несколько стрел пронзили чучело…
Наслышанные о богатырской силе растущего у родственников матери сына Тимарболата, курчалинцы знали, что день отмщения рано или поздно наступит, и с тревогой ожидали появления сородича. И день этот наступил – повинные в смерти Тимарболата пали от рук его сына. Вскоре с разрешения старейшин их семьи покинули Курчали и переселились за Терек, не успев даже похоронить сраженных будущим имамом убийц своего отца.
Берс вернулся в родной Курчали и поселился там навсегда.
Сын Тимарболата стал таким же известным и уважаемым человеком, как и отец. Во многих селениях обширных нахских земель у него были друзья, которые часто навещали его. Вскоре он взял в дом и жену из соседнего Беноя8. А тот день, когда он впервые побывал там в качестве зятя, стал самым значимым днем в истории нахов.
Берс и его друг, центароевский Оду, сидели в отведенной им комнате, когда до их ушей долетели слова женщин, переговаривающихся во дворе:
– А зятек-то наш и не думает обнажать кинжал, предпочитая отсиживаться среди женщин и детей в то время, когда его тесть и шурины вышли на смертный бой… Таков ли Берс, каким его рисует молва? Бенойцы породнились с ним, выдали за него первую красавицу, которой добивались благороднейшие люди из нахов. Уж не ошиблись ли мы? Достойная ли оправа курчалинец для нашего жемчуга…
Ужаленный этим незаслуженным упреком, Берс, как раненый зверь, выскочил на улицу. Они с другом не знали, да и откуда им было знать, что бенойцы ушли сражаться. Ведь по обычаю все совершеннолетние мужчины покидали свой двор к первому визиту зятя. Их отсутствие именно так и было воспринято гостями.
Когда Берс и Оду добрались до места, бой еще не начался. Бенойцы и аварцы стояли друг против друга с обнаженными клинками, готовые в любой момент ринуться друг на друга.
Берсу хотелось уберечь своего друга. Оду был одиноким человеком, еще в детстве потерял родителей, не было у него ни братьев, ни сестер. Даже двоюродных.
– Оду, ты в этом мире один, как перст. Если с тобой что-то случится, твой род оборвется, а этого допустить нельзя… Оставайся здесь, я сам справлюсь.
– А ты, Берс? Разве ты не такой же? – покачал головой Оду. Ему не понравились слова друга. Берс не должен был… не имел права говорить ему такое. – Мы с тобой, Берс, не знали братьев, рожденных нашими матерями. Ни у тебя, ни у меня никогда не было ничего, кроме собственных тел и преданных сердец! Так что в этом отношении ты не богаче меня… Мы с тобой никогда не делили дела на свои и не свои. Слово друга для каждого из нас всегда было законом. Но сегодня я нарушу этот прекрасный закон дружбы, Берс. К,онахи в такой день должны следовать другому закону – закону чести! Лишние слова ни к чему, Тимарболатан Берс! В бой мы вступим вместе!.. Я уступаю тебе право первенства, но только потому, что на нас смотрят родственники твоей жены, они должны увидеть доблесть зятя… Но уступаю только право первого удара по врагу. Дальше будем бить их вместе! Начинай
