замечаю, что Харпер держит Бетти за мизинец. Это кажется почти нежным жестом, но потом я вижу, как кончик пальца становится бордовым.
– Что ты им сказала? – снова спрашивает Харпер.
– Правду, – отвечает Бетти. – Я сказала им, где искать: за плинтусом в гостиной. А теперь отпусти меня, или я тебе глаза выцарапаю.
Харпер тяжело дышит, ее лицо идет пятнами. Она отпускает палец Бетти.
– Нат говорил мне, что ты шпионила. Говорил, ты видела, как его отец все прячет. Не надо врать. Ты знаешь, что это не Нат.
Бетти смотрит на нее сверху вниз.
– Ага, – медленно произносит она. – Поэтому он и выбрал тебя. Ты до сих пор веришь в его ложь. Но я больше так не могу. Теперь это твои проблемы.
И Бетти уходит, осторожно потирая онемевший палец.
– Она врет, – шипит Харпер, провожая взглядом Бетти, свернувшую на главную улицу. – О господи… – ее рот кривится и разевается все шире, наподобие перевернутой улыбки. На лице сверкают слезы. – У нас было всего несколько месяцев, – шепчет она. – У нас с Натом. Не может все так закончиться.
Я неловко кладу руку ей на плечо.
– Не прикасайся ко мне, Уайлдер! – дико кричит Харпер. – Я больше не хочу, чтобы ко мне прикасались!
А потом она скрючивается, и ее тошнит в канализацию.
В гостиной дома Пеллетье, в крупной нише за плинтусом, находят еще несколько предметов. Маленький кроссовок, коричневый яблочный огрызок со следами молочных зубов. Браслет из конфеток, майка с мультяшными героями и пятном от яйца, которым когда-то завтракали. Все они аккуратно примотаны скотчем к полароидам со спящими детьми. Ни на одной из вещей нет отпечатков – как будто к ним прикасались только в перчатках.
В том же тайнике находят отцовские запонки из крышек. Как они туда попали и мог ли их украсть Элтон или Нат – непонятно.
Нат балансирует между жизнью и смертью, не приходя в сознание. Его не стали вывозить из Кастина. Он потерял слишком много крови. Похоже, Нат лишится правой руки. Нас к нему не пускают; мы даже не знаем, выживет он или нет.
И я не знаю, что лучше.
Сначала о происшествии сообщили все местные газеты, а потом и национальные. Элтон Пеллетье, Натаниэль Пеллетье. Их имена повсюду. Они очень красиво звучат и смотрятся в заголовках. Напоминают о море – как оно опускается и поднимается, вздымается и падает.
Сложно было представить, что станет хуже, но стало гораздо, гораздо хуже.
Спустя три дня, на закате, я стою на вершине скалы и наблюдаю, как мимо проплывают лодки и слабо светят своими голубыми фонарями. Копы вместе с командой дайверов исследуют пещеры вдоль побережья.
Они ищут всю ночь. Я не сплю. Смотрю в потолок и слушаю шум двигателей по всему побережью, который превращается то в далекий гул, то в громкий рев прямо в бухте. А потом в окне проносится розовый огонек, они поворачивают на запад и уже не возвращаются. Они что-то нашли.
Я встаю и выхожу навстречу рассвету. Бегу на запад вдоль берега, пока не вижу лодки береговой охраны. Они болтаются в узком канале, ведущем в пещеру. Гладкий обелиск отсвечивает черным в лучах утреннего солнца. Почему-то я знал, что все обнаружится именно здесь.
Я наблюдаю, спрятавшись за выщербленными прибрежными камнями. Два дайвера с плеском опускаются под воду. Почему бы божеству не съесть их?
Дайверы всплывают и снова ныряют, всплывают и ныряют. Они поднимают какие-то обломки со дна пещеры – все облеплено водорослями, так что непонятно, что это. А потом, около одиннадцати утра, дайверы одновременно поднимаются на поверхность, придерживая что-то с двух сторон. Парень на лодке спускает на лебедке платформу. Она ложится на воду, и водолазы начинают копошиться с цепями. Заводится двигатель, цепи натягиваются, и что-то медленно поднимается из воды. Металлическая бочка – канистра для масла. Она вся покрыта оранжевой ржавчиной, а бока разъедены солью и временем. Один из парней в гидрокостюме берет в руки лом.
– Нет, – вслух шепчу я. – Не открывай ее. – Я понимаю, что он должен, но еще понимаю, что не стоит. У меня к горлу, словно тошнота, подкатывает то самое чувство: такое же, как на лугу над Свистящей бухтой. Мне трудно дышать, и в глазах распускаются темные пятна.
Мужчина осторожно поддевает ломом край металлической крышки и начинает открывать бочку. Она поддается тяжело, туго и неохотно. Он заглядывает внутрь, молча подносит руку ко рту, отходит к краю лодки и блюет в волны.
Через двадцать минут из глубины извлекают еще одну бочку. Водолазы затаскивают ее на палубу и ставят рядом с первой. Обе заросли водорослями и ракушками. Они пролежали здесь довольно долго. Но я все равно даже отсюда чувствую запах содержимого.
Из воды поднимается еще одна бочка и еще одна, а потом еще и еще. Место на палубе кончается, и подплывает вторая лодка. На нее выставляют новые бочки. В общей сложности восемь. Потом я узнал, что в полиции подозревают о существовании еще одной бочки – они обнаружили обломок цепи. Каким-то образом самой старой бочке удалось вырваться, ее унесло течением, и она соскользнула с морской глади, чтобы навсегда исчезнуть в глубокой черноте.
К концу дня обе низко просевшие лодки уплывают, навьюченные тяжким грузом мертвых женщин.
Ребекка Бун наконец вернулась домой.
Я прочел, что ее бочку нашли первой – она торчала из расщелины в глубокой заводи в пещере и была скрыта водорослями. Лезвие ножа для устриц соответствовало повреждениям на ее костях. Она умерла первая – около десяти лет назад.
Потом дайверы пошли дальше вдоль цепи и нашли еще одну канистру для масла, и еще. Тела остались нетронутыми – некоторые бочки сохранили герметичность. У всех женщин обнаружились разные отметины на костях – по их предположениям, от мясницкого ножа или топора.
Две женщины, которые погибли не так давно, «расперчатались», покинув свои бочки. Сначала я не понял, что это значит. Несколько раз повторил про себя это слово. Красивое – наверное, именно это делали
