момент его может снова унести. Да, теперь у нас крепкая связь: кровная, брачная, смертная. А еще болевая. Если унесет его, меня, наверное, утянет вслед за ним. И хватит ли у кого-нибудь силы и смекалки вернуть нас обоих обратно?
- Держись, Глена, и Дана держи, он нам нужен, куда мы без этого гаденыша? Он, конечно, задолбал со своим менталом, но он реально лучший. Держи его, Глена, больше нам некого противопоставить ни Розену, ни Совету Магов. Без него нас сожрут, - ого, как глубоко для боевика! И получается, Яр тоже из «контрольной группы» тех, кого Дан берег от своего воздействия? Я вспоминаю про Варю и решаю не думать об этом сейчас. Слишком сложно. А мне слишком больно.
Где-то на стене сейчас Джанна, она смотрит, как мы идем, и может быть, все еще ждет моей отмашки. Не знаю, что она думает. Я бы и рада подать ей какой-нибудь знак, но взмахом руки такое не объяснишь, да и не могу я сейчас махать руками. Путь до ворот кажется вечностью, но мы проходим его, шаг за шагом, прикрытые щитами сбоку и сзади и Розеном спереди. Мы заходим во двор, сзади звонко щелкает механизм: решетка упала, ворота закрылись. Яр подхватывает меня на руки, и перед тем, как взвыть от перемены положения, я успеваю сказать:
- Надо передать: взорвут стену или начнут таранить— убьем Розена. Скажи им!
- Скажу-скажу, Верескова, не переживай. Все будет.
- Скажи, я серьезно! - я цепляюсь руками за его рукава, чтобы убедиться, что он меня точно слышит.
- Скажу, не трать силы.
Я и не трачу силы, потому что у меня их больше нет. Я тихо, на одной ноте вою, чтобы не провалиться в забытье и не отпустить Дана. Мой собственный голос держит меня здесь. Небо сверху сменяется замковыми коридорами, такими привычными и знакомыми, но такими темными и причудливо искаженными, что я даже не пытаюсь понять, каким путем нас несут и скоро ли медблок.
Мне чудится, что я слышу голос Джанны, и от неожиданной для меня самой радости я чуть не теряю сознание, но в последний момент все-таки спохватываюсь, выплываю. Каменные своды несутся надо мной, кажется, что это длится бесконечно. Кто-то берет меня за руку, теплая и очень знакомая ладонь сжимает мои пальцы, и я затихаю и перестаю выть, потому что теперь эта рука — мой якорь. Я держусь за нее, и мне легче. У меня перестает болеть весь мир, остается только четверть боли от ранения. Это, оказывается, вполне выносимо, если за руку держит нужный человек.
21. Всё ещё Летославль
Я не подожгла «Сонату». Я даже скатерть не прожгла. Я не начала орать, хотя очень хотелось. Я просто сказала:
- По-моему, нам сейчас вообще не о чем разговаривать, мама. Это настолько неадекватно, что...
- Нет уж, останься и послушай, - рявкнула мама. Я только плечами пожала, вставая. Мне не пять лет и даже не десять, чтобы меня пронимал такой тон. - Ты понимаешь, что ты от семьи отказываешься, Глена?
Я замерла в полушаге от стола и развернулась обратно. Вот в это место я удара не ждала. Не вышло у нас обойтись без скандала.
- Да с чего бы? С того, что не хочу слушать, как ты Джанну обвиняешь невесть в чем? Она ничем такого не заслужила. И я тоже. Ты кем меня считаешь? Дурочкой?
- Я тебя считаю своей дочерью. И хочу уберечь тебя от ошибок. Глена, я серьезно тебе говорю..
- Я тоже серьезно говорю тебе, мама! - не выдержала и повысила голос я. В «Сонату», похоже, до конца недели лучше теперь не ходить. Но к лету, наверное, тут уже всё забудут, вот тогда можно будет попробовать снова. - Не лезь в мою личную жизнь. Не нравится тебе — ладно, я поняла, и мне очень жаль, но не заставляй меня выслушивать.. вот такое!
- «Не лезь», значит? - почти змеей прошипела мама, и я поняла, что выбесила ее по-настоящему. - Хорошо, я не буду лезть, даже когда ты приползешь обратно и попросишь помощи. Не хочешь прислушаться, хочешь совершать свои ошибки? Ладно, как хочешь. Только в мою семью их не тащи потом, Глена Верескова. Ты теперь сама по себе.
У меня на миг даже в глазах потемнело. «Моя семья», не «наша». «Ты сама по себе». Я никогда не думала, что услышу такое от матери. Страшны не слова, а то, что стоит за ними: отлучение от семьи, от дома, от родовых книг и артефактов, от всего, без чего я, честно говоря, себя не представляла. И за что? За какое страшное преступление? За то, что я помогла девушке и влюбилась в нее? Вот за это нынче лишают поддержки и семейной части магии, да?
Впервые за долгое время мне от злости и обиды хотелось не швыряться огнем, а плакать. Я стояла столбом, не в силах ни просто уйти, ни остаться и просить мать отменить свое решение. Если она готова вот так меня вышвырнуть, вот за это, — я не буду проситься обратно.
- Довольна, Глена? - спросила она, и голос ее показался мне грустным и уставшим, но я не особенно обманывалась на ее счет: она всегда так разговаривала после очередного особенно разрушительного приступа злости. А куда уж разрушительнее, чем на этот раз. - Доигралась?
Тут я вспомнила, что на мне сейчас два семейных кольца, кулон и гребень в волосах. Я сняла кольца, вытащила гребень, положила их на край стола.
- Так ничего и
