еще в молодости эмигрировал в США из Харькова. Теперь один из американской десятки лучших адвокатов по иммиграционному праву. Я позвонил, и он тут же пообещал помочь организовать корпорацию. Надо сказать, что американская жизнь совсем другая, более серьезная, тут "сказано" — значит, "сделано".
— А что за издательская идея у вас была?
— Вообще-то мы можем издавать и делать, что хотим. Но начать решили с издания на русском американской поэзии, которую мало знают. Никто же не понимает ничего про Америку. Никто не знает, например, что в Америке существует классная современная поэзия. Да и плохо знают вообще американскую литературу — от этого возникает миф среди разных умников о том что она плохая или ее нет. Даже какого-нибудь Синклера Льюиса переведено дай бог четверть.
Наш разговор с Гандельсманом и Палантом был примерно 5 сентября прошлого года. А потом случилось — известно что. Надо сказать, что офис Паланта находился в Даун-тауне, в пятидесяти метрах от эпицентра событий… И у него остановилось всё, несколько месяцев молчали телефоны, все, казалось бы, накрывается, никакого дела не получается. Еще примерно месяц Нью-Йорк жил в ужасном состоянии депрессии, никто ничего не понимал… Но вдруг все стали как-то оживать, собираться с духом. Я лишний раз удостоверился в величии этого мира — это сторона или протестантизма, или каких-то других особенностей американской цивилизации, но все снова восстановилось и заработало. Мы встретились, и Борис сказал, что хочет начать издательское дело.
— Да, — сказал он, — я хочу это сделать. И пусть все остальное летит к чёрту, но это надо воплотить. Может быть, Господь увидит нас, как мы тут дергаемся — и будет нам помогать. (Он, Боря, вообще слегка пафосный). И открыл эту фирму. Так мы стали тремя директорами этого издательства. Название латинизировано: "ARS-Interpres" — искусство и перевод.
— Как решался финансовый вопрос?
— Палант нас понукал, чтобы мы что-то делали. Роман Каплан, хозяин ресторана "Русский самовар", в очередной раз предоставил помещение для нашей тусовки. Собрались знакомые и совершенно незнакомые люди. Мы кинули клич: кто хочет — давайте, скидывайтесь. Кто-то дал 50 долларов, кто-то 500, мы собрали фонд и стали готовить к печати первую книжку. Это переводы стихов одного из ведущих современных американских поэтов Имона Греннана. Много переводов Гандельсмана, еще Григория Стариковского, Ирины Машинской, Андрея Грицмана и Елены Баевской… Поскольку я как переводчик в ней не участвую, то с полным правом могу сказать, что книжка очень хорошая. Это к тому же хорошие русские стихи. И я очень горд, что принимал участие в ее издании.
Думаю, для нас с Гандельсманом, как для издателей, это очень значительное событие, потому что, несмотря на общепоэтическое раздолбайство, мы под надзором Паланта смогли-таки что-то воплотить. Мы заявили о существовании русского издательского дома в Нью-Йорке. Ни от кого не зависящего. Ни от ЦРУ, ни от ГРУ, ни от Буша, ни от Путина, ни от каких литературных или конкретных братков и тусовок…
— Кто будет переводить этих американских поэтов?
— Мы надеемся, что со временем сможем нашим переводчикам (а наша русская школа переводчиков — и по части прозы и по части поэзии, и не только англоязычная — лучшая в мире, достаточно назвать такие имена, как Виктор Голышев или Анатолий Гелескул, или Марк Белорусец…) платить американские гонорары. Наш класс с американским бензином. Представляешь? Книжки по сто страниц, которые можно печатать в России. Надо же русского читателя знакомить с американского поэтами. Кстати, большой интерес к нашему начинанию есть у самих американских авторов.
— Что же в планах?
— Мы хотим сделать серию американской поэзии на русском языке — билингвические книжки. Луиза Глик, Энтони Хект — их сборники уже готовятся. Третья на подходе, а вторая точно готова… Только не напечатана ещё.
Извините, если кого обидел.
11 января 2009
История 2003 года про оппозицию
Арсений Рогинский: "Политические и экономические проекты диссидентов остались утопиям и Революция (демократическая) закончилась. Всем спасибо. Демократы-либералы-диссиденты свое дело сделали, теперь они могут уйти. Дело-то они свое сделали, а вот что от них осталось? Позитивного? Получается, что только литература. Арсений Борисович Рогинский родился в Архангельской области в 1946 г. Окончил историко-филологический факультет Тартуского университета (Эстония) в 1968 году. Историк, автор статей и публикатор документов по истории общественных движений XIX–XX веков и истории политических репрессий. С 1988 года — в обществе "Мемориал", с 1998 года — председатель правления общества "Мемориал". Я с ним познакомился лично, смешно сказать, на ходорковском семинаре. Сейчас я думал, и понял, что он мне сразу, как-то безотчётно понравился.
— Вы как-то говорили, что сам термин "диссиденты" вам никогда не нравился — ни раньше, ни особенно сейчас, применительно к сегодняшнему дню. Почему?
— Термины привязаны ко времени. Термин "диссиденты" в применении к СССР возник в начале 1970-х и, кстати, уже тогда бесконечно раздражал почти всех известных мне людей, к диссидентам причисляемым. И все же тогда это был термин как термин, в меру бессмысленный. Слово "диссидент" значит "несогласный". С чем несогласный? С советской властью? С марксистской теорией познания? С преследованиями по политическим мотивам? С вторжением в Чехословакию? С таблицей умножения? Да кто с чем: главное — что речь шла об открыто выраженном несогласии с официальной точкой зрения, ее же не перейдеши.
А к чему сейчас это слово применять? "Государственная" точка зрения, с которой можно быть несогласным, существует? Пожалуй, по некоторым вопросам — да. По Чечне, например. Или по восстановлению коммунистической символики. А вот можно ли назвать тех, кто с ней не согласен, диссидентами? В рамках некоторых корпораций, где существует явное или неявное требование придерживаться той же позиции, что начальство, — например, среди госчиновников, или в учительской корпорации, или среди главных редакторов, — пожалуй, да. А вне этих рамок назвать кого-то диссидентом язык не поворачивается. Вот мы в "Мемориале" резко оппонируем правительству по чеченскому вопросу и не просто оппонируем, а собираем и предаем гласности информацию, которую власть явно хотела бы скрыть. И что, мы от этого становимся диссидентами? По отношению к чему?
Слава богу, точка зрения власти сегодня — это не более чем одна из точек зрения; она может навязываться обществу (у власти для этого достаточно средств), но общество в целом вправе принимать или не принимать ее. Где нет официально предписанного единомыслия, там нельзя говорить об "инакомыслии".
— Такое впечатление, что главное, что осталось от документов диссидентства, — это документы литературные. То есть политические (и уж подавно экономические) проекты остались утопиями,
