изб нужно подновить, а ещё построить гостиный двор в два, нет, лучше в три этажа, и ставни чтобы с узорами, и двери резные. И забор поставить там, где луг, вдоль дороги, чтобы без билета никто не прошёл. И лестницу не забыть, она, может, завтра понадобится. И вообще все ставни и двери можно заменить, а у родничка поставить лавки со спинками, или нет, даже беседку. И обязательно нужна лестница, прямо в первую очередь.
Плотник кивал, перебрасывая соломинку из одного угла рта в другой, а дослушав, сказал только одно:
— Я не плотник.
Василий даже опешил.
— А раньше ты, блин, сказать не мог? — спросил он.
— Я древодел.
— Тьфу, так бы и сразу… Но ты, в общем, сделать-то всё это можешь?
Парень отрицательно помотал головой.
— Окей, — сказал Василий. — Поищу другого плотника.
И когда он уже развернулся и почти ушёл, парень сказал ему в спину:
— Никак не сделать. Дерева нет.
— Да у вас этого дерева! — возмутился Василий. — Целый лес!
— Ну, ежели с лешим договоришься да привезёшь мне дерево, так о чём и спорить, — пожал плечами парень. — Всё сделаю.
— Да я и с чёртом лысым договорюсь!..
— С чёртом незачем, лес — не его владения, — меланхолично заметил плотник.
Недоделанный серп Василий оставил ему, на том они и распрощались.
Василий решил, что день прошёл плодотворно, и было бы неплохо пообедать и вздремнуть на полатях до ужина. Но после обеда пришлось таскать воду — Марьяша затеяла стирку, потом топила баню. Банник ругался из-под лавки и грозил ошпарить.
Потом вместе с Тихомиром они искали лестницу. Василий очень старался.
— Упёрли, паскуды, — огорчился староста и наконец сдался, махнул рукой.
— Ты что ему не сказала? — прошептал Василий.
— Он и так Гришку не любит, — тихо ответила Марьяша. — Не выдавай, Васенька!
Он пообещал.
А когда этот долгий день кончился, погас, утих, когда в доме все уже легли и староста принялся похрапывать, когда засопел в своём углу и Волк, Василий ощутил сквозь дремоту, как длинные холодные пальцы сжимают горло, и кто-то хрипло зашептал на ухо:
— Отступись, отступись, отступись!
Глава 10. Василий мирится
Утро выдалось безрадостным.
Начать с того, что Василий не выспался. Поспишь тут, когда тебя хватают за горло! Само собой, как только смог, он поднял шум, разожгли огонь, но никого не нашли. Дверь была заперта, а окно открыто — значит, этим путём кто-то и пришёл, но неясно, почему Волк не лаял. Спал себе, а когда разожгли лучину, посмотрел узкими со сна глазами.
— Тоже мне, ярчук, — упрекнул его Василий. — Меня убивают, а он спит!
— Да уж так и убивают, — не согласился Тихомир. — Пужают ток. Допрежь бездельничали, а нынче Добряк велел в кажном дворе порядок навесть. Ну, знамо дело, его-то не полезут за горло хватать, берендей и сам кого хошь ухватит, а тебя вот… пужают.
Василий не согласился.
Окно закрыли, но легче ему не стало, поскольку Марьяша проговорилась, что это не поможет. Вот были бы обломки кос или ножей, сказала она, чтобы воткнуть в притолоку, а так — хоть закрывай, хоть не закрывай… А у них тут каждая вещь на счету, обломков не сыскать, да и не по-людски это — от соседей защиту ставить. Всё ж то один заглянет, то другой, заметят заслон, обидятся.
— Не по-людски, — проворчал Василий, устраивая серп в изголовье, чтобы, если что, защищаться им от врага. — А если меня убьют, это вот очень по-людски…
Духота ещё долго не давала ему уснуть. Мало того, что окно закрыто, он ещё и натянул одеяло на голову. Если приходится защищаться от монстров, любой способ хорош.
Утром он сидел за столом мятый и злой, растирая шею. Марьяша сказала, остались следы.
— Ну, хошь, поспрошаю, найду виновника? — предложил староста.
— Да забей, — махнул рукой Василий.
— Нешто можно забивать так сразу? Да ведь ещё и не кажного забьёшь. А вот прижать, да пусть говорит, сам надумал али подучил кто…
Василий вздохнул и отказался.
Тихомир взял сеть и колья, стоявшие в углу, взял корзину, ушёл на озеро. Марьяша пояснила, что коровы общие, но пасёт их Богдан, а доят Неждана и Незвана, потому все, кто пьёт молоко, чем-то платят им за работу: яйцами, рыбой, орехами или мёдом, а то рубаху сошьют или корзину сплетут, ягод соберут — кто на что горазд. А сено запасают все вместе.
Пока рассказывала, успела насыпать курам зерна, налить чистой воды. А Василий и не замечал, что у старосты за домом курятник — хотя, если по правде, что заметишь в таком бурьяне? Он бродил за Марьяшей и слушал. На столе остался его завтрак: каша из замоченных в воде пшеничных зёрен. Не то чтобы Василий был переборчивым, но что он, козёл, чтобы жевать траву? Он рассчитывал на яичницу на сале, вот как вчера.
И Марьяша вроде бы не обманула ожиданий. Вернувшись в дом, взялась за сковороду, но как-то подозрительно смотрела на сало, вздыхала, примерялась, чтобы отрезать поменьше. И яиц был всего десяток. Так что, когда он осторожно спросил, она подтвердила, что да, яишенка будет только для Гришки.
Только для Гришки! А эту кашу, вон, и шешки не хотели есть. Совали зёрна себе в нос, зажимали вторую ноздрю и стреляли друг в друга. Топоча копытцами, бегали вокруг миски со смехом. Только такую радость эта каша и могла принести.
Марьяша посмотрела-посмотрела на эту возню и несчастное лицо Василия, да и убрала миску, согнала шешков со стола. Отрезала два щедрых ломтя хлеба, намазала сметаной, ещё творог выставила.
— Тятя верши проверит, рыбки принесёт, испечём, — пообещала.
Василий смирился.
Он жевал, глядя, как ловко Марьяша управляется по дому — ни одного лишнего движения, щёки раскраснелись от печного жара. То косу на спину перебросит, то через плечо, и ни на секунду не останавливается, смотрел бы да смотрел. Особенно если бы эта яичница для него была.
Он вздохнул и спросил:
— А как ты её поставишь-то наверх, без лестницы?
— Да лестница-то есть, — задумчиво ответила Марьяша. — Как в твоих краях сказывают?.. Порешаем.
Лестница была у соседей. Стояла под яблоней. Решение заключалось в том, чтобы незаметно её унести, а потом так же тихо поставить обратно.
— Ну, блин, — ворчал Василий, пробираясь через густой бурьян. — Вот лестницы я ещё не крал…
— Нешто мы крадём, Васенька? — не согласилась Марьяша, бредя по его следу. — Так, позаимствуем да вернём…
— Почему ты просто не попросишь по-нормальному? — прошипел он. — Тут, блин, крапива… ай, блин!
