Но разве так не со всеми корейцами? Я вам, конечно, верю. Но что я могу сейчас сделать? Я просто выполняю приказ сверху. Кто знает, может, вам улыбнется удача и вы останетесь в живых. В любом случае не торопитесь с рытьем могил». Когда он молчал, я не мог понять его. Но сейчас, когда он произнес всего несколько слов, я сразу зауважал его. Какие у нас варианты? Это – армия, и мы – на войне. Я спросил более спокойным голосом: «Судя по акценту, вы тоже с Севера?» Он ответил, что да. Когда я спросил, откуда именно, он ответил, что из Сончхона. Когда же я сказал, а мы из Синыйчжу, он впервые внимательно посмотрел на нас. Он был примерно моего возраста. Сонгю тоже перестал копать и внимательно посмотрел на сержанта. Положив обе руки на черенок лопаты, он просто стоял, облокотившись на нее. Сержант спросил, в какую школу мы ходили. Когда мы ответили, что учились в школе Тончжун в Синыйчжу, он сказал: «Школа Тончжун была сильнейшей в футболе и регби, а еще в настольном теннисе». Это был важный момент. «Мой старший брат был капитаном футбольной команды, когда мы были лучшими в этой игре», – сказал я. Он снова взглянул на Сонгю: «Это так?» – после этого вопроса он опять замолчал. Выражение лица Сонгю стало угрюмым. Он отвернулся и стал яростно копать. Казалось, он еще более разозлился: какой смысл вспоминать прошлое.
– Ох, боже! – госпожа Ким снова цокнула языком.
– И это все? – спросил Кюхо.
– Все. Что еще можно было сказать? Сержант сжал губы и пробормотал: «Давайте прекратим подобные разговоры. Ничего хорошего из этого не выйдет». Я тоже сразу потерял всякий интерес, и не потому, что обиделся. Просто подумал, что все это жалкая попытка выжить. Зимний день все глубже и глубже погружался в тишину. Иногда, словно во сне, до нас доносились голоса из штаба, расположенного за километр. Ничего не указывало на то, что вообще-то повсюду идет война. Здесь нас было только трое. И больше никого. И сколько бы я ни думал об этом, но заставить себя поверить в то, что мы и вправду умрем, я не мог.
– Да, в такое нельзя поверить, – эхом отозвалась госпожа Ким.
– И что потом? Что-то произошло? Как вы остались в живых? – спросил Кюхо, торопя Вангю закончить свой рассказ. Однако вся компания, казалось, только разозлилась на Кюхо. Кто ж не знает, что оба брата остались живы? Зачем портить момент, когда все хотели вдоволь насладиться чувством страха, которое испытывает человек перед лицом смерти? Когда еще можно так остро испытать состояние того, кого ждет смерть? Если говорить более трезво, то испытать саму смерть невозможно, потому что со смертью все заканчивается.
Вангю тоже некоторое время мялся. Он, по всей видимости, и время больше тянуть не мог, но, с другой стороны, ему было жаль быстро закончить рассказ. Более того, коротко рассказать о том, как же они остались живы, показалось ему обидно и в чем-то даже непростительно.
– Немного погодя я задал сержанту еще несколько вопросов. Я спросил, когда он перебежал на Юг. Он ответил, что в сорок восьмом. Мы с Сонгю перебрались в сорок седьмом. Я спросил, в каком месяце. Он ответил – в июне. Мы бежали в марте. Я спросил, был ли он как-то связан с Северной Антикоммунистической Молодежной Лигой. Он ответил, что короткое время был прикреплен к Енсанскому отделению, но вскоре ушел в армию. Я спросил, в какую школу он ходил на Севере. Он ответил, что тоже ходил в школу Тончжун в Синыйчжу. Он сказал, что учился там только год. Я спросил, может быть, он когда-нибудь видел Сонгю. Он ответил, что, возможно, видел его во время студенческого восстания в Синыйчжу, но точно не уверен. Пока мы обменивались вопросами-ответами, произошла удивительная вещь, – я вроде как его допрашивал, а сержант, превратившись в подозреваемого, вроде как подвергался допросу. В конце концов он снова отошел от меня подальше, чтобы не слышать моих вопросов.
Слушатели в комнате совсем притихли, будто почувствовав, что гроза, которую они так ждали, должна была наконец разразиться. Вангю продолжал рассказывать:
– Так или иначе, мы вырыли довольно глубокую яму. Выглянув из нее, я увидел, что со стороны деревни по дорожке через рисовые поля шли к нам цепочкой четверо или пятеро солдат. Все, кроме одного, были с винтовками. Даже издалека было видно, что впереди с пистолетом в руке шел офицер. Я подумал, что настали последние мгновения моей жизни. Я снова обессиленно присел. Сонгю тоже побледнел от страха. Не знаю, сколько прошло минут. Все тело сотрясала дрожь, сердце бешено колотилось, и что-то будто бы било меня по голове. Сержант с винтовкой наперевес, приветствуя их, неторопливо отдал честь. Сонгю продолжал лихорадочно копать, будто каждая следующая горсть земли была последней. Офицер, шедший впереди всех, громко спросил: «Все готово?» Сержант неловко ответил, как человек, пытающийся с сильным северокорейским акцентом говорить на сеульском говоре: «Так точно, все готово». Тогда офицер, подойдя к нам со спины, сказал: «Эй, вы оба, выходите. Можно больше не копать». Я думал, что нас хотят допросить в последний раз, и просто сидел на земле, уставившись на него пустым взглядом. Сонгю воткнул лопату поглубже в землю, отряхнул руки и выбрался из ямы. Что толку сожалеть теперь о такой неважной вещи, как жизнь. Однако, когда он вылез из ямы…
– …
– …
Все в комнате замерли от напряжения. Вангю сделал небольшую паузу и, переводя глаза с одного на другого, улыбнулся. Потом тихо продолжил рассказ:
– Эй, кто это тут у нас? Неужто Черный из школы Тончжун! Что ты здесь делаешь?
– Это кто спросил? – поспешил спросить Интхэ.
Госпожа Ким, Кюхо и все остальные очень удивились. На их лицах также читался вопрос: «Кто это сказал?» Госпожа Ким, однако, уже начала улыбаться.
– Офицер, кто же еще? Затем он добавил: «Что-то во мне говорило, что я должен прийти сюда. Когда я вернулся из штаба после совещания, офицеры сказали, что мне необязательно идти сюда самому, а надо отправить разобраться подчиненных. Не знаю почему, но я захотел прийти сюда сам.
– Что же сделал Сонгю? – спросил Интхэ.
– Сонгю? Какое-то время у него просто дрожали губы. Потом он потер ладони, чтобы стряхнуть оставшуюся на них землю, и сказал: «Ладно, ладно. Все в порядке». Это было поразительно, офицер оказался другом моего брата из Синыйчжу.
– И что произошло потом?
– Я снова присел на корточки и заплакал.
