имел встречу с сударыней Петровой. Она предлагала мне перейти на сторону её семьи. А нынче Петрова приехала к особняку Анатолия Юльевича вместе со своим братом Игнатом. Лаврентий увидел, как я сажусь к ним в карету и решил, что порядочность мне чужда. Он посчитал меня предателем, хотя это не так. Просто я рассчитывал стать-таки мостиком между Астафьевыми и Петровыми. Однако вмешался Лаврентий и вот, что из этого вышло…
Мне не составило труда поведать трагическую историю, произошедшую недалеко от особняка Кантовых. После моих слов воцарилось потрясённое молчание. Лука рьяно крестился, его белый, как простыня, отец таращил зенки с полопавшимися капиллярами, а лицо Всеволода окаменело. Но внезапно злость исказила лицо Астафьева. Его глаза полыхнули, пальцы вцепились в лацканы моего сюртука, а изо рта вылетел то ли рёв, то ли стон раненого зверя:
— Это ты виноват! Ты со своими интригами! Надо было сразу всё рассказать нам, а не молчать! Из-за тебя и Акулина пропала! А теперь и Лавруша угодил в темницу!
— Всеволод, ты не прав, — холодно процедил я, играя желваками. — Гнев не даёт тебе адекватно соображать. Ты ведёшь себя как неразумное животное.
— Это я-то животное?! — разинул он рот.
— Успокойся, брат! — влез между нами Лука ровно так же, как и в тот раз, когда Астафьев хватал меня за грудки около Чернолесья. — Андрей пытался нам помочь! Отпусти его немедленно! На нас уже люди смотрят!
— Откуда ты знаешь, что помочь?! — окрысился отпустивший меня Астафьев. — А вдруг он продался Петровым?! Что если его слова ложь? Может, Лавруша застал его с поличным?! И это после того, что для него сделал Илья Макарович! Иуда!
— Клянусь, что я никому не продавался, — проронил я и поправил лацканы, чувствуя, что уже сам начинаю закипать. Аж кровь бросилась в голову.
— Я верю вам, сударь, — заявил семинарист.
— И я, — бросил Анатолий Юльевич.
— Дядюшка, вы-то куда? — пренебрежительно фыркнул Всеволод. — Алкоголь уже совсем затуманил ваш разум! Постойте лучше молча.
— Я не позволю оскорблять моего отца! Даже двоюродному брату! — вскинул голову семинарист, уставился на Всеволода пронзительными синими глазами и выпрямился во весь рост, но всё равно едва дотянул до носа Астафьева.
— Судари, прежде чем начнётся уютный, домашний мордобой, давайте подумаем об Илье Макаровиче, — язвительно проговорил я, оставаясь оплотом хотя бы видимого спокойствия в этой буре эмоций. — Его немедленно следует предупредить. Вдруг Петров, узнав о смерти сына, сразу же ринется мстить вашей семье? А кто к нему ближе? Кто остался в Гати?
— Я воспользуюсь телефонным аппаратом полиции, — выдохнул побледневший Всеволод и скрылся в здании. А появился он уже спустя минут пять и сразу же лихорадочно протараторил: — С Гатью нет связи! Разбушевавшееся ненастье где-то провода повредило.
— Надо ехать, — решил я. — Анатолий Юльевич, одолжите мне ваш автомобиль?
— Да, конечно, сударь.
— А почему ты поедешь? — сузил глаза Астафьев.
— Да потому что ты нужнее брату, который за решёткой. А ежели ты поедешь в Гать, то Петров точно спустит на тебя всех собак. И кто тогда поможет Лаврентию? Папа Карло?
— Что ещё за папа Карло? — пробормотал он себе под нос, а затем громко добавил, раздувая крылья носа: — Один ты не поедешь! Мало ли какие у тебя мысли в голове?! Мы ещё не выяснили: Иуда ты или нет. Лука, отправляйся с ним. А вы, дядюшка, примите мои искренние извинения. Гнев затуманил мою голову. Ну вы понимаете… а раз понимаете, то давайте попробуем вместе вызволить Лаврентия. Боюсь, что Акулину нам уже не перехватить. Придётся на время забыть о ней. Но потом… потом мы обязательно найдём её. Весь Париж перероем, но найдём. Я вам обещаю!
Глава 10
Я сел на переднее пассажирское сиденье машины Анатолия Юльевича, а Лука прыгнул за руль и сразу же погнал во весь опор. Да так, что чуть не сбил старуху в ватной жилетке и чернявого парня в черкеске, кои вышли из типичного для Петрограда дворца-колодца. Повезло, что вовремя затормозил. Автомобиль немного протащило по мокрой брусчатке и едва не впечатало в кованный уличный фонарь, который тихо-мирно разбрызгивал жёлтый свет, отражающийся в лужах, оставшихся после дождя.
— Благодарю, Боже, что уберёг от трагедии, — протараторил семинарист, судорожно потрогал нательный крест и снова погнал машину по улицам Петрограда. А уже за городом стал жаловаться на машину, надсадно скрипящую кузовом и воющую мотором: — Раньше-то это хороший был автомобиль. Из самой Австро-Венгрии его привезли. А теперича — корыто. Шофер у нас имелся при семье, так он автомобилем и занимался. А как папенька рассчитал его, так некому стало механизм-то этот поддерживать. Эх-х… по тому году у нас и дворецкий был, а нынче только две служанки да повариха. Что дальше-то будет? Негоже, конечно, стенать и жаловаться дворянину, посвятившему себя Богу, однако человек слаб. Бывают и минуты жалости к самому себе.
— Сударь, а вы почему в семинарию-то подались? — спросил я, вдыхая выхлопные газы, во множестве витающие в потрёпанном салоне.
— Думал, что бог меня проклял, когда дар не пожелал просыпаться во мне, — мрачно изрёк Кантов, столкнув рыжие брови над переносицей. — Знаю, что такое, пусть и редко, но случается даже в самых знатных семьях, однако я начал копаться в себе и пришёл к выводу, что жил неправильно. Потому и стал читать религиозные книги. А потом… потом и в семинарию поступил.
Закончил парень ещё более мрачно, чем начал, словно ему стало совсем тяжело. Может, он уже не рад тому, что очутился в семинарии? В любом случае я не стал развивать эту тему дальше и перевёл разговор в другое русло:
— Есть ли дорога в Гать, которая ведёт не мимо Чернолесья?
— Имеется такая, сударь. Да только крюк большой придётся сделать. И она ещё более разбитая, чем эта. Крестьяне по ней в город на телегах дичь возят, рыбу и прочую снедь. Когда уже кто-нибудь займётся дорогами? Прошлому Императору не до того было, а у нынешнего только одно на уме — как бы власть свою удержать. Вы же ведаете, Андрей, что Александр Третий имел столько же прав на престол, сколько и ещё трое претендентов?
— Нет, ежели честно, — отвлечённо пробормотал я, напряжённо всматриваясь
