Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
птицы видны,
Не верьте: ни письма, ни слухи
О смерти его неверны.
Он жив. Он сейчас под Уэской.
Солдаты усталые спят.
Над ним арагонские лавры
Тяжёлой листвой шёлестят.
И кажется вдруг генералу,
Что это зелёной листвой
Родные венгерские липы
Шумят над его головой.
Русские соратники
В Испании генерала Лукача восторженно разглядывал великий русский воин ХХ века, которого в Интербригаде называли Павлито. Это был Александр Иванович Родимцев, в недалёком будущем – тот самый сталинградский генерал, чьё имя увековечено на волжском причале надписью: «Здесь насмерть стояли гвардейцы Родимцева. Выстояв, мы победили смерть». Будущий командир бессмертной 13-й гвардейской дивизии сражался рядом с венгерским героем. Другом и соратником Залки был и Павел Иванович Батов – в Испании его называли Пабло Фриц. В годы Великой Отечественной – командир 65-й армии, прослуживший в вооружённых силах Российской империи и СССР 70 лет.
Уже после войны маршал Рокоссовский представлял генерала Батова британскому фельдмаршалу Монтгомери: «Этот генерал первым форсировал Одер и открыл дорогу на Берлин!». Монтгомери тут же спросил: «А вы не родственник Суворова?». Сухопарый, невысокого роста, генерал Батов и вправду напоминал генералиссимуса, его и советские офицеры прозвали «нашим Суворовым».
После стихотворения «Генерал» Симонов несколько лет искал свидетелей гибели генерала Лукача. Именно Батов в 1943-м, в прифронтовой избе, ненадолго отвлекшись от ратных дел, рассказал Симонову о последних часах жизни Мате Залки. А Симонов подробно записал этот рассказ в своём фронтовом дневнике:
«…На рекогносцировку выехало три машины. Рядом с водителем нашей первой машины Эмилио, очень хорошим товарищем, испанским коммунистом, сидел политкомиссар 12-й Интербригады Густав Реглер, а на заднем сиденье – Мате Залка и я. Мы обогнули выступ скалы и вышли на прямую со скоростью сорок-пятьдесят километров. Дорога была прекрасная, но просматривалась со стороны Уэски.
Внезапно – сильный разрыв у правого переднего колеса! Машина дала ненормальный крен. Тяжело раненный Реглер крикнул, а Мате Залка сказал мне голосом, который помню до сих пор: «Фрицинька!» – приподнял с колена левую руку и снова опустил её. Машину бросило влево, к парапету над обрывом. Шофёр, раненный в руку и в голову, теряя сознание, круто вывернул вправо, и мы ударили в придорожный столб. Реглер вылетел от удара в кювет, а Мате Залка всем телом навалился на меня. Я тронул его висок – сплошная кровь. И одновременно почувствовал, что поднимаюсь ногами куда-то вверх и вылетаю из машины. Сильно ударился о бетон дороги и, должно быть, на какое-то время потерял сознание.
Я вскочил и увидел бегущего ко мне по кювету с сумкой санитара. «Премьере – генерал Лукач! Сначала – Лукача!» – крикнул я ему и повернулся к Мате Залке. Мате лежал на левом боку, полувывалившись из машины. Голова его касалась дороги, и всё было залито кровью… Помню, я почему-то подумал: неужели у человека может быть столько крови? Я ведь в десяти шагах, а кровь течёт по бетону ко мне. Санитар подбежал к машине, а я посмотрел на себя и вижу, что у меня фонтаном бьет кровь. Оказывается, это моя кровь тянулась по следу, когда я отошёл от машины. После этого ничего не помню. Рухнул и потерял сознание.
Очнулся в госпитале. На хирургическом столе – забинтованная большим-большим клубком ваты и бинтов голова Мате Залки. И вижу, что он ещё жив, что у него ещё ходит кадык. Потом вижу, начальник санитарной службы нашей бригады Хейльбрун, он тоже уже здесь, в госпитале. Говорю ему: консилиум генералу Лукачу! Мне всё ещё казалось, что что-то можно сделать. Хейльбрун подходит ко мне и говорит: «Колонель Фриц, вы посмотрите на свой китель, на свои волосы. Мозг и кровь Мате Залки впитались в ваш китель. Консилиум тут ни при чём». И я опять лишился сознания от потери крови.
После извлечения двух осколков и перевязки ко мне подошла медсестра, испанка лет тридцати, и с ней маленький мальчик. Уже потом я узнал, что это жена капитана республиканской армии. Она о чём-то говорила с врачом, а я, лёжа на носилках, опять потерял сознание. Когда очнулся, смотрю, рядом со мной другие носилки, на них эта медсестра. Я потом не видел ничего похожего. Это, знаете, такое переливание крови, буквой Т: стеклянный наконечник в вену к ней – стеклянный наконечник в вену ко мне, между ними резиновый шланг и груша; груша вбирает кровь у неё и перекачивает её в меня. Живу на белом свете – мне уже скоро семьдесят – с этой испанской кровью…».
А ещё говорят, что за несколько дней в тех местах были срезаны все розы, которые на славу цветут под испанским солнцем. Испанцы несли розы генералу Лукачу – на прощание.
Ресторан на Петровских линиях
Есть в старой Москве переулок, соединяющий Петровку и Неглинную – Петровские линии. Это слово не из московской топографии – линии. Оно пристало Петербургу, Васильевскому острову. Но у московских купцов, образовавших «Товарищество Петровских линий», возник замысел создать проезд между двумя богатыми улицами, который состоял бы из двух домов-близнецов, стоявших друг напротив друга, и представлял из себя линию магазинов. Для этого они наперво приобрели участок земли между Петровкой и Неглинной. Верховодил в товариществе купец первой гильдии Василий Иванович Якунчиков, миллионщик, трезвенник и поклонник муз, меценат, истово помогавший московской консерватории.
Словесный портрет Якунчикова мы находим в письме к нему знаменитого водочного короля и учёного В. А. Кокорева: «Я в первый раз имел удовольствие познакомиться с Вами на откупных торгах в Ярославле. Как сейчас представляю себе красивого юношу, с шапкой кудреватых волос на голове, с розовыми щеками и созерцательным взглядом на окружающее. Потом этот юноша уехал надолго в Англию, восприял там только то, что пригодно для России, и возвратился домой, нисколько не утратив русских чувств и русского направления. Этот юноша, – Вы, продолжающий свое коммерческое поприще с достоинством и честью для родины…».
В 1874 году этот самый В. И. Якунчиков – солидный, без малого пятидесятилетний господин – положил глаз на будущие Петровские линии. Нужно было превратить скучный двор в блестящий московский проулок – в своего рода малый Кузнецкий мост. Якунчиков не ошибся в выборе места: окрестности Петровки и Неглинки были сосредоточением купеческого блеске конца позапрошлого века.
В этом московском районе работали лучшие зодчие конца XIX века. Задавал тон архитектор Роман Иванович Клейн – коренной москвич, уникальный
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
