уже дома. Дома... Алексей Петрович мысленно усмехнулся и, взяв чемоданчик, заглянул в соседнее купе: там скучал офицер, служивший в Рудельсдорфе.
— Не хотите со мной за компанию, товарищ капитан? Предлагаю на такси.
...Почти час машина пробивалась сквозь частый мелкий дождь, ныряла из одной берлинской улицы в другую, лавировала в густом потоке машин по каким-то площадям. Наконец они выбрались на рингбан — кольцевую автостраду вокруг Берлина, на ее южный отрезок. Сквозь мутную пелену слева промаячили и промелькнули ажурные мачты радиостанции, и Алексей Петрович задремал, как-то совсем неожиданно для себя, и не заметил, где машина с кольцевой автострады свернула на прямую саксонскую магистраль.
Когда Алексей Петрович проснулся, дождя уже не было, хотя все небо, до самого горизонта, было закрыто серыми плотными облаками. Потом облака побелели, сквозь них стало пробиваться солнце: как-никак, машина шла на юг!
Мягко шелестели шины, ровно урчал мотор — казалось, это и не автомобиль вовсе, а какой-то неведомый зверь, пожирающий разинутым радиатором бесконечную серую ленту шоссе. И делала это машина сама, без видимого участия водителя-немца: тот сидел неподвижно, положив руки на руль, и чему-то улыбался... Вторично Алексей Петрович очнулся от дремоты где-то за Галле. Город еще виднелся на горизонте, километрах в десяти от автострады. Вообще Алексей Петрович считал это разумным — нигде в Германии автомагистрали не проходили через города, к ним от автострад были проложены городские шоссе, так что машины шли по полотну автострад в обе стороны со скоростью восемьдесят-сто километров, не боясь перекрестков, поворотов, пешеходов...
Потом они попали на особый участок.
Столько раз ездил Алексей Петрович в Берлин и из Берлина, и всегда его захватывал именно этот отрезок. Приготовленный для гонок, он как струна был вытянут километров на семьдесят — ни малейшего подъема, ровный, как стол, без каких бы то ни было намеков на повороты. Там, где автостраду пересекали другие шоссе, над ней повисли ажурные полукружия металлических мостов.
Дождя теперь не было и в помине, солнце благостно сияло, и ближний мост проступал на фоне голубого неба совсем четко, хотя до него было километров десять, никак не меньше. Чем дальше, тем размывчатее виднелись стальные фермы, и где-то в неизмеримой дали все пропадало... Алексей Петрович вздохнул: у нас вот нет такой. Тут же ревниво подумалось: да ну, будет и у нас, дайте только срок!
Говорить не хотелось. За эти два часа они с капитаном — сухощавым, черноволосым, с широкими, сросшимися на переносице бровями, — едва перемолвились десятком-другим фраз, из которых Алексей Петрович понял, что капитан оставил в Минске жену и двух ребятишек, отчего настроение у капитана было не радужное, и Алексей Петрович посчитал бестактным навязываться с разговорами и лезть в душу.
Наконец бетонная автострада выскочила на Драхенфельз, на Драконий холм. Внизу, в котловине, по обе стороны Заале, синел Шварценфельз. Еще через полчаса они подъехали к такому знакомому двухэтажному зданию комендатуры. Алексей Петрович достал деньги, протянул немцу, тот неторопливо взял, пересчитал, часть сунул в бумажник, остальные вернул:
— Я не частник. Машина государственная.
Алексей Петрович весело усмехнулся — вот те на, это что-то новое! Но деньги взял обратно, пожал руку попутчику:
— Он отвезет вас до места, я скажу... — И мимо часового — тот вытянулся, козырнул браво, с шиком, — вошел во двор комендатуры: в правом крыле здания жили офицеры и располагался комендантский взвод.
...Человек вернулся домой. На привычных местах он находит привычные вещи. Все в комнате выглядит именно так, как было в день отъезда, как запечатлела память. Проходит час-другой, и вот уже все вошло в привычную колею, будто и не уезжал ты никуда, будто не носило тебя за тридевять земель.
За тридевять... Алексей Петрович усмехнулся несуразной мысли: на родине побывал, в Белоярске, какие тридевять? Все как-то перепуталось в душе... Вот эта комната, обжитая вроде, и другой нет, а все равно казенная, не своя, временная, придет день — уедет. Может, в Белоярск, может, — в Сызрань, к Ивану Сумину. Неизвестно лишь, когда этот день настанет. А до того — имеет он право на свой угол?
Алексей Петрович принял ванну, переоделся в чистую, пахнущую свежестью пижаму, — спасибо фрау Хильде, не забыла! — взял верхнюю из стопки, — накопилось за отпуск, — городскую газету «Шварценфельзер Курир», сел в обитое коричневым плюшем покойное, глубокое кресло, развернул пахнущие типографской краской страницы, пробежал заголовки... Вернулся!
Просмотрев газету, Алексей Петрович сунул ее под низ стопки и подошел к полке с книгами. Тут было много хорошего, книги были давней, еще со студенческих лет, неослабевающей страстью. И в прошлый, и в этот отпуск Алексей Петрович не удержался, прошелся в Москве по букинистам на улице Горького, на Кузнецком мосту, но брать ничего не стал, в Германию тащить с собой книги не имело смысла, а здесь, в Союзе, оставлять их было некому. Но зато уж, бывая в Галле, а изредка и в Берлине, Алексей Петрович любил отвести душу, покопаться в старье — нет-нет, а что-нибудь сыщешь! То по истории, — такими книгами Алексей Петрович особо интересовался, — то какое-нибудь любопытное издание. Попался же ему весной в Галле двухтомничек Шиллера, прижизненное издание 1801 года. Но сейчас, пробегая глазами знакомые полки, корешки с позолотой, тисненую кожу, Алексей Петрович не ощутил в себе желания взять в руки какую-нибудь книгу: в мыслях было совсем иное. Он глянул на часы — скоро обед. Покружил по комнате, вроде бы бесцельно, но не упуская из вида чемодан. Потом не утерпел, распаковал, достал купленную в Москве шкатулку, поставил на стол. Разыскивать Карин по городу не следовало, а идти к ней сейчас было слишком рано. Куда-то надо было девать себя до вечера...
С жаркой, душной улицы Алексей Петрович вошел в тихий, прохладный вестибюль комендатуры. Все здесь было, как полтора месяца назад: чинно сидели немцы и немки на скамейках вдоль стен, ожидая приема; стучала пишущая машинка; из комнаты переводчиков доносился фальцет Никона Евстратовича — старик, видимо, опять с кем-то ругался по телефону. Не успел Алексей Петрович ступить на широкую, крытую красной ковровой дорожкой мраморную лестницу, как навстречу кинулся капитан Зайкин, вечный бегун, шагом капитан ходить не умел.
— Алексей Петрович, здравствуйте, извините, комендант послал в Правление СЕПГ, там заготовлен документ! — единым духом выпалил он, пролетая мимо посторонившегося Алексея Петровича, — и только дверь грохнула.
Увидев Алексея Петровича, лейтенант Почепко, дежуривший в приемной коменданта, вскочил, радостно заулыбался:
— Здравия
