по разным каналам проходят сюжеты о Доме актера. С восхищением вспоминаю, как великий Борис Александрович Покровский дает интервью о нашей беде, стоя среди дворовой помойки. Всегда рядом Владимир Михайлович Зельдин, приходят Георгий Павлович Менглет с женой Ниночкой, Евгений Александрович Евстигнеев, Гриша Горин и многие-многие другие.
* * *
В каком-то интервью я назвала время, проведенное на пепелище, счастливым. Оно действительно было не только драматичным. Коллектив Дома актера стремился сохранить что-то необычайно важное. Мы понимали, какое это богатство для Союза театральных деятелей: в Москве на самом лучшем месте стоит дом, в котором оставили частицы своей души многие великие люди.
Ясная цель — спасти Дом и выжить — делала жизнь осмысленной. И сильно объединила нас. Вспоминаются даже наши обеды. Главная по обедам у нас была Лиля Мазо (папин секретарь, а при мне — завкадрами). Мы накрывали стол прямо посреди окружавшего кошмара. И еще приглашали к этому столу актеров, которые нас навещали.
А на Страстном в СТА — своя жизнь. Чувствовала, там вынашивается план закрыть Дом актера.
Сразу после пожара я подготовила письмо на имя председателя исполкома Моссовета Сайкина с просьбой передать нам на баланс все здание. Раньше мы уже обращались к районным властям с такой просьбой, так как у нас постоянно возникали трудности с эксплуатацией здания: старые коммуникации требовали большого внимания, а часть дома занимали другие организации: болгарское представительство, редакции газет и журналов…
Письмо подписал Ульянов. Я была уверена: он — наш главный союзник. Но потом Михаил Александрович попал в больницу и оттуда очень странно разговаривал со мной по телефону. Все время повторял: «Нам надо договориться на берегу». И я ощущала, что мы уже — на разных берегах.
Приходит ответ, что дом передать нам не могут, поскольку район потеряет средства от аренды. Средства по тем временам были мизерные. Ничего не понимаю. Но живу в абсолютной уверенности, что все будет хорошо, Просто надо терпеливо и настойчиво биться. Удивляет только, что сражаться приходится с теми, для кого Дом много лет был своим.
Может быть, сказалась известная, хотя и скрываемая, неприязнь к Дому актера? Тогда ведь вышестоящие организации не терпели под собой тех, кого все любят. Папу было трудно притеснять — очень уж он прирос к своему месту, а я только назначена — и туда же: слишком самостоятельна и не проявляю должной почтительности к работникам аппарата СТД
Много пришлось пережить в те дни унижений, обид и даже предательств.
Но самым трудным было осознать, что за моей спиной договариваются о судьбе здания. Дом отдали (применить иной глагол не решаюсь, поскольку точно не известно, что произошло) другим людям.
Не сразу я поняла, что жизнь меняется коренным образом, а перестройка — это разрушение и обвал всего, что было раньше.
* * *
Чуть позже разносится информация о создании Фонда помощи Дому актера. Какие-то люди, в основном, как всегда, — неимущие пенсионеры, присылают на счет СТД деньги. Узнав об этом, мы с Борей Поюровским посылаем откликнувшимся на нашу беду благодарственные письма. Нам была очень дорога в те дни человеческая верность.
На телевидении решили провести благотворительный марафон. Все переговоры велись с СТД. И я не понимала, почему Союз театральных деятелей организует марафон, ничего не говоря об этом мне. Но поскольку в тот момент было много более важных проблем, я занималась ими. И вдруг буквально за день до марафона меня попросили принять в нем участие — помочь ведущему Володе Молчанову какими-то историческими сведениями о Доме актера и встретить гостей программы.
Марафон проходил в спорткомплексе «Олимпийский». Мне выделили там комнату, в которую мы привезли несколько предметов интерьера из моего уже не существовавшего кабинета. Помню, когда в эту комнату вошла Вера Васильева и увидела знакомую лампу, у нее потекли слезы.
Весь день я живу в этой комнате, актеры идут один за другим. Что из отснятого выдается в эфир, я не знаю. В какой-то момент меня ведут вниз, на спортивную арену, где идет благотворительный концерт. Я сижу в первом ряду и смотрю, как мелькают на табло миллионы — деньги, которые поступают на счет.
Для меня весь этот день был и торжественным, и трогательным. С тех пор я довольно часто появляюсь в эфире и, не скрою, с удовольствием исполняю роль «подсадной утки»: внимать собеседникам, время от времени задавать вопросы — вовсе не обидная, а даже приятная роль. А тут еще эмоции захлестывали, вместе плакали и смеялись, вспоминая прошлое.
Выступила даже наша Вера. Долгие годы Вера была официанткой в ресторане Дома актера, а потом работала в буфете на пятом этаже. Ее знала почти вся театральная Москва. Вера становилась свидетелем многих посиделок и встреч. И ей было о чем рассказать. Дочери Веруши тоже связаны с Домом актера. Одна из них, красавица Лариса, до сих пор работает у нас буфетчицей. А младшая, Юля, которая сейчас живет в США, буквально выросла в Доме актера Она — победительница первого конкурса «Мисс СССР».
Марафон многое значил для меня. Это был новый поворот в моих отношениях с телевидением, и, кстати, именно тогда я поняла, что камеры меня нисколько не смущают. Это был иной поворот в отношениях с людьми — марафон сблизил меня с актерами: я ведь к тому моменту возглавляла Дом актера всего три года и не всех еще хорошо знала.
И в то же время остался какой-то осадок: марафон проводился по инициативе СТД, и собранные средства шли не на счет Дома актера, хотя именно трагедия с Домом побуждала людей к благотворительности.
* * *
Нам дают залы для вечеров: Дом архитектора, Киноцентр, Дом кино, Театр на Таганке… К нам приезжают ленинградцы, одесситы… Чудесный вечер готовит для нас знаменитый ансамбль архитекторов «Кохинор» и «Рейсшинка». Но я понимаю, что долго без своего дома мы обойтись не сможем.
Все предлагаемые помещения не подходят, а то, что мы присматриваем для себя сами, нам не дают. И тут звонит критик Александр Шерель и сообщает, что министр культуры Николай Николаевич Губенко предлагает ему должность советника, и он примет предложение, если можно что-то сделать для Дома актера. Отвечаю, что было бы хорошо для наших вечеров получить большой зал министерства. Через несколько дней узнаю, что Губенко готов его сдать нам и просит посмотреть. Прихожу, вижу холодное мраморное фойе и зал, приспособленный лишь для заседаний и показа кино. Поскольку момент критический, говорю «да». И Дом актера подписывает договор
