он поднял вверх кубок – за здоровье нашего Титана и пусть его Юпитеровы глыбы не сбросят с вышины и не разобьют.
Старшие, довольные этому примирительному голосу, повернулись к бакалавру, который кланялся и благодарил, а ксендза Вацлава обнял.
Некоторые пирующие постарались потом, чтобы разговор не вернулся на это щетинящееся колючками бездорожье.
Тот и этот весёлой шуткой старался дать ему новый оборот; попросили песню, принесли цитру лауреату, который взял её в руки и запел привезённую из Германии, незнакомую тут ещё “Gaudeamus igitur”.
Только старшие слушали с улыбкой на устах, была это песнь молодости, которая могла им напомнить старую историю, давние времена. После неё раздались другие латинские песни и вечер окончился в мире, хотя уходящие домой коллеги вынесли из него предчувствие забот, на какие Стременчик хотел их сподвигнуть.
Никогда и нигде без боли ничего нового на свет не приходит. Здесь обещались новые дороги, движение и жизнь, с которыми старичкам справиться было трудно.
Утешались тем, что то, что юноша провозглашал inter pocula, когда успокоится, остынет, он не осуществит.
Вышло иначе. Гжесь, когда его спросили на следующий день, действительно ли он намеревался читать «Эклоги» Вергилия, подтвердил это, объявляя, что с них начнёт.
Весть об этом факте разбежалась не только по учащимся малой коллегии, отнесли её на улицу св. Анны, в коллегию новую, юридическую и даже медицинскую. Имя латинского поэта не было никому чуждым, потому что в средние века оно пользовалось великой славой, никто, однако, его не читал и не преподавал.
Объявление было заманчивой новостью, а так как латинская литература в то время была единственной европейской, заслуживающей это название, хотя из неё уже вылуплялись иные, Вергилий в коллегии пробуждал такую заинтересованность, что все, кто занимался поэзией и литературой, простирал право к обучению, светские, духовные лица, старцы, молодые – все хотели послушать эту первую тут лекцию, небывалую, привлекательную своей новизной.
Имя Грегора Стременчика, или, как его доверчиво тут называли, Грегора из Санока, оказалось у всех на устах.
На улице встречающиеся друг с другом спрашивали:
– Когда этот Вергилий пожалует к нам? Куда? В малую коллегию!! Жаль… Лектории узкие, должны бы ему в большой коллегии залу maioris назначить.
– Будет большое собрание, мало кто будет отсутствовать из тех, кто хочет послушать столько обещающего юношу. Сановники займут места, иные останутся за дверями.
Действительно, на чтение собралось много народа. Могло это польстить бакалавру, он мог порисоваться перед достойными слушателями, и однако вёл себя так скромно, что, не разглашая о дне, неожиданно перед одними студентами начал читать «Селянок» Вергилия.
Спустя какое-то время более любопытные уже проведали и узкая зала наполнилась так, что концу часа ни для кого места уже не было.
Там оказались и старые профессора, которых вело одинаково любопытство, как надежда, может, что с новым предметом неопытный учитель не справится.
Но Гжесь выступал с таким спокойствием и читал с такой ясностью и талантом преподавания, что наименее расположенные юноши прекрасно его понимали.
Притом сам тот предмет, такой свежий, так вдохновлённый поэзией лесов, полей и пастушеской жизнью, говорил умам, сердцам в сто раз больше, чем напыщенные декломации, чем преувеличенные похвалы Стация, чем всё то, чем молодёжь до сих пор кормили.
С Вергилием на школу повеяло как бы животворное дыхание весны, в неё влетела поэзия с золотыми крыльями, цветущая, нарядная, благоуханная, немного кокетливо причёсанная, но с молодой грудью, в которой билось сердце. Не удивительно так же, что молодые сердца отвечали ей горячим участием.
После лекции не было ни одного голоса, который бы жалел для лауреата похвал и отрицал чрезвычайные способности. Он закрыл рты завистникам…
Эта первая лекция ещё больше затронула интерес всех.
Говорили о ней везде: у епископа Збышка, в замке у королевы, по панским дворам, в мещанских домах, а монастырских кельях.
Кто только мог, обещал себе идти слушать вдруг ставшего прославленным Грегора из Санока.
Те, что его вовсе не знали и не слышали о нём, с любопытством спрашивали, кто это такой, откуда взялся и какого был возраста? Учитель пробуждал заинтересованность человеком. Рассказывали, что бедный мальчик, шляхетское дитя, сбежал много лет назад ради науки из родительского дома, слонялся по свету и, одарённый чрезвычайным гением, собственными силами раздобыл удивительные знания.
Многим понравилась отвага юноши, прокладывающего новые дороги, другие в сомнении покачивали головами.
На вторую лекцию заранее собралось столько духовенства, старшин, любопытных, что для учеников почти места не осталось.
И на этот раз молодой бакалавр получил всеобщие аплодисменты, а после лекции приблизился к нему достойный канцлер Академии, епископ Збышек, который был там вторым королём, в нескольких любезных словах поздравив лауреата с успехом и поощрив его к работе.
Постепенно это волнение и горячая заинтересованность Вергилием немного начали успокаиваться. Слушателей всегда было вдоволь, потому что и вся молодёжь наплывала с великим желанием и любовью к учителю.
Его лекция была не такой сухой и холодной, как у иных педагогов. С улыбкой на устах, с той свободой, какую ему давало владение предметом, без книжки в руках, по памяти говорил бакалавр, а приводил и читал для сравнения других поэтов, без необходимости в них заглядывать.
Иногда вставлял какую-нибудь шутку, фамильярное сравнение, которое могло лучше объяснить предмет, тогда глаза молодёжи поблёскивали, уста открывались, и эта игра запоминалось сильнее, чем серьёзное слово.
В тридцать с небольшим лет наш Грегор, несмотря на возраст, сохранял всю свежесть молодости. В необходимости серьёзности ему хватало, но не любил в неё облачаться. В нём всегда чувствововался рядом с учёным цитарист и певец.
Тревога, которая поначалу охватила было старших, опасающихся избыточного новаторства и слишком дерзких выступлений юноши, вскоре уступила, когда убедились, как он умел сохранять во всём меру. Особенно малая коллегия ему радовалась, которой добавил блеска, завидовали королевские коллегиаты.
Вместе с тем начали снова отзываться голоса, вызывающие Стременчика, наконец, избрать тот духовный сан, который был ему предназначен. Не подлежало сомнения, что он должен был окончить в сутане. Между тем, по правде говоря, он носил одежду клирика, как все профессора и ученики, но к рукоположению не горел желанием. Когда его спрашивали, он даже не отвечал и сбывал молчанием.
Из города переехал теперь новый бакалавр в общежитие малой коллегии и занял последнее место за столом, потому что те давались по старшинству.
Эта почти монастырская жизнь, к которой все были обязаны, подлежала некоторым правилам, расписана была по часам и отняла у Гжеся часть его бывшей свободы. В то же время от этого была польза, потому
