за обе щеки, на второе денег не хватило, пропил… Но как оказалась в трубке масляного насоса вода?
Обед окончен. Сытная еда нагоняет сон, но трактор Виктора лязгает по волоку башмаками гусениц злее, чем до обеда. Он желает наверстать упущенное время, но, попробуй, догони его теперь?..
На разогретую выхлопную трубу садятся мохнатые снежинки и тут же превращаются в пар. Сзади за трактором волочатся хлысты. А мороз жмет на пятки, оседает синеватым туманом на ели.
2
«Раз, два, три», — считает про себя Рита. Она с закрытыми глазами гадает, сойдутся или не сойдутся концы пальцев. Глупая давняя школьная привычка. Кончики пальцев коснулись, значит, все будет хорошо.
— Ай-яй-яй! — цокает языком Наумов. — Технорук, комсомолка, а на пальцах гадает, — смеется начальник лесопункта. На нем белый дубленый полушубок и серые валенки на три портянки с шерстяным носком. Щеки Леонида Павловича покраснели от мороза, глаза блестят. А глазам есть отчего блестеть. — Верно, Маргарита Ильинична, отгадала! — приподнято говорит он. Достает из кармана полушубка газету, разворачивает, показывает статью.
— В краевой газете о нас написано, — Наумов, довольный, потирает руки. Распахнув полы полушубка, плюхается на стул.
— Как бы не захвалили, — пробегая глазами статью, отвечает Рита. Статья ей не нравится, она напыщенная, как праздничная передовица.
— Иногда похвала лучше любой критики, — констатирует Леонид Павлович. Он настроен благодушно. «Уж очень въедливая она стала, — думает он о Рите. Пора замуж выходить. Когда девушки засиживаются в невестах, они становятся вредными…» — Наумов улыбается собственным размышлениям. Его так и подмывает высказать их вслух, но смелости не хватает. Уж лучше эти афоризмы при себе оставить.
Телефонный звонок.
— Фу, аж испугался! — отдувался Наумов. — Алло! Алло! — кричит он в трубку. В трубке что-то гудит и попискивает. — Да-а, Наумов у телефона. Кто говорит? Ты, Валюша? — звонит из леспромхоза секретарша директора. — Ясно, ясно… Будь здорова, красавица! — кладет трубку. — Начальник сплавной конторы выехал к нам, через полчасика будет…
Наумов смотрит на Риту вопрошающим взглядом.
«Придется поездку в лес отложить», — думает Рита. К чему может придраться начальник сплавной конторы? Она хорошо знает придирчивый характер Куприянова.
— Никитич, — стучит кулаком в стену Наумов. — Приготовь быстренько сводочку, сколько бон сделали, багров, в общем, все там подбей…
— Попадет нам, Леонид Павлович, — говорит Рита. — На третьей косе лес в штабеля без покатов сложили. Проглядели.
— Ничего, мы его на третью косу не поведем, — подмигивает Леонид Павлович. — Он хошь и начальник, но не нам начальник, а потом, как-никак, гость!..
Куприянов приехал ровно в половине второго. Леонид Павлович так и не успел сходить пообедать. Пригласить начальника сплавной конторы отобедать, еще чего доброго подумает — подмазывают. Вот так глупо, из-за обеда, у Леонида Павловича упало, а потом и вовсе испортилось настроение. Он застегнул полушубок до самого подбородка, поднял воротник. Простывать в его годы не полагалось.
У Куприянова ноги длинные, вышагивает впереди, как гусь. На ногах сапоги. Они настыли и цокают по дороге, как железные, «Ему, наверное, холодно, потому так и спешит», — думает Рита.
— В кедрачах был сегодня, — бубнит Куприянов. Чтобы его слушать, надо задирать голову. — Проверял штабеля да провалился, оставил валенки сушить. Там без покатов поскладывали лес. Сами потом весной будут пуп рвать, — покрутил головой начальник сплавной конторы.
«Вот журавль, бежит и бежит, — думает Наумов. Стало жарко, но он не решается расстегнуть верхнюю пуговицу. — А желудок подпирает, кишка кишке протокол строчит. Эх-ма, есть-то как хочется». — Леонид Павлович шарит по карманам. В левом кармане полушубка засохший кусочек хлеба. Нерешительно сунул его в рот, пососал. Но это только больше разожгло аппетит. Тоскливо, тоскливо стало у него в глазах, даже про третью косу забыл.
На нижнем складе, неподалеку от штабелей, костер потрескивает, бракер от сплавной конторы, молодой белобровый паренек, приплясывает, отогревается. Завидев начальство, одернул телогрейку, шагнул навстречу.
— Ты мне лес сожгешь! — напускается на паренька Наумов.
— Да брось ты к нему приставать, — благодушно гудит Куприянов. — Думаешь, один раз погорел, так теперь все время гореть будешь. Сейчас и нарочно его не подожжешь, — пинает он носком сапога комель бревна, на котором виднеется вмятина от бракерского топорика. — Гм, — Куприянов пальцем подзывает бракера. — Почему первым сортом разметил?
— Ты, Василий Софронович, того, — выступает вперед Наумов, загораживая спиной паренька. — Я тоже ГОСТы знаю. Здесь чистый шлюпочник, — Леонид Павлович нагибается, варежкой смахивает с бревна снег. Можно подумать, что это бревно ему сейчас дороже всего на свете.
— Второй сорт, — упрямо заявляет Куприянов. — А ты ГОСТы подучи, — через голову Наумова говорит он молодому бракеру. — В следующий раз приду, проэкзаменую лично…
Рита молчит. Рита знает, что Куприянов прав, но все-таки она должна присоединиться к Наумову. Куприянов занижает сортность еще нескольким бревнам. Но легче их ножом перерезать, чем переубедить начальника сплавной конторы.
— А где у вас третья коса? — выпустил из носа струйки морозного пара Куприянов.
— Ох, и есть хочется, — не вытерпел Леонид Павлович. Приятельски тронул Куприянова за рукав. — Поверишь, Василий Софронович, росинки маковой во рту с утра не было…
— С морозца оно лучше кушается, — не удержался от улыбки Куприянов. — Давай, давай, старина, веди на третью, — и его огромная ручища опустилась на плечо Леонида Павловича.
До третьей косы метров пятьсот и все эти пятьсот метров Наумов вздыхал и охал. Вздыхал и охал под его валенками снег. Под подошвами куприяновских сапог он визжал, как под полозьями саней, под валенками Риты — тревожно похрустывал.
У Куприянова глаз наметанный, старого бракера трудно обмануть. Посмотрел сверху вниз на притихшего Наумова, на виноватую Волошину, погрозил на этот раз не пальцем, а кулаком, шагнул за штабель.
— Ну что, провели? — шепнула Рита Наумову.
Леонид Павлович описал окружность вокруг собственного носа.
3
Не усидел-таки дома Поликарп Данилович. Пришел к Наумову — давай работу, и все тут. Долго Леонид Павлович ломал голову, куда старика пристроить, и нашел — в столяры.
Теперь Поликарп Данилович возвращался домой с прилипшими к стеганым брюкам мелкими шероховатыми опилками. От него пахло смолистыми стружками и крепким табаком-самосадом. Табак этот висел на чердаке, связанный пучками, как веники. Приготовлять его Поликарп Данилович никому не доверял. Сам крошил листья, рубил крошки, при этом громко чихал и сам себе желал прожить сто лет. «Сто лет» прожить, конечно, теоретически, можно. Можно и больше… Но как прожить? Не думал и не гадал Поликарп Данилович, что на старости лет придется задуматься о «смысле жизни».
Записки Панаса Корешова разбередили стариковскую душу, уже было приготовившегося мирно и ровно дожить остаток жизни…
Открыл глаза. Что это! Над головой толстые накаты из бревен. Не то изба, не то землянка.
