догоняем, а? — Парень выкатывает глаза. Они у него не то серые, не то зеленые. Впрочем, это и неважно, какие глаза у Тоси, — он не девушка…
— Один кубометр? — До Николая будто бы только сейчас доходит смысл. К тому же он впервые проявил интерес к записям в Тосиной тетради. — Один кубометр? — снова повторяет он, морщит лоб.
Анатолий толкает в бок Платона, кивает на «женатика». Ребята переглядываются — надо же, и этого за живое задело. Сейчас наверняка что-нибудь такое сморозит, что со смеху подавишься.
Николай говорит:
— Знаете что? Не знаете?
— Знали бы, не слушали…
— Надо еще рейс сделать…
— Долго думал? Пора, ребята, автобус идет, — встал Виктор.
— А это мысль! — подхватил Платон. — Как ребята, согласны?
— Да вы всерьез? Сами говорили о рвачестве, а это как называется?.. — упирался Виктор.
— Один кубометр, — Тося тянет вверх указательный палец.
— Знаем, к Сашеньке торопишься, а кто домой не торопится? У Николая семья и тот согласен… Ну, Виктор?
— Черт с вами, поехали!
— Вы куда, сорокинцы? — кричали из автобуса.
— В лес, за кедровыми шишками.
— Подрабатываете?
— Угу…
Домой поехали на попутных машинах: вывозка шла круглые сутки.
Утром в автобусе Тося умудрился передать Заварухину записку. На ней жирными цифрами было выведено — 80 и 87. Генка даже рот открыл, потом стрельнул глазами в сторону сорокинцев, и снова уставился в записку.
— За шишками, — хмуро буркнул он, сложил записку и зачем-то спрятал ее в нагрудный карман.
По ночам Поликарпу Даниловичу не спалось. Вот уж какой день собирался он поехать в райком партии, передать тетрадь, да все как-то откладывал.
Очнулся от прикосновения к лицу чьих-то рук. Чувствую, что лежу на земле. Чувствую, что кто-то стоит надо мной, все чувствую, а нет сил открыть глаза и баста! Во всем теле лень и какое-то тупое безразличие… Потом слышу, шепчет кто-то в самое ухо:
— Это я, Санька. Тебя ранили… Не успел… Потерпи, я тебя отволоку в надежное место, здесь неподалеку…
Санька, ранили — ничего не понимаю. Только чувствую, что меня стараются поднять. Острая боль в груди и ногах. Сознание опять куда-то проваливается…
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1
И вдруг после злых, как голодная волчья стая, ветров — тишина. Уши точно ватой заложило. Ночью Платон в калошах на босу ногу вышел во двор. Сунул с крыльца ногами раз, другой — ошпарило, хрустнуло под пятками. Снег. Рысцой в огород и быстрехонько домой.
Зима…
Утром чуть свет в новых будках поехали в лес. В будках просторно, тепло. Похваливают рабочие смекалку Василия Лапшина, дивятся, как это раньше никому в голову не пришло. А за узкими окошками разнаряженная в белое, как невеста на свадьбу, тайга. Когда будка подпрыгивает, Платону кажется — подпрыгивает за окошками и тайга, покачивают белоголовыми шапками пни, помахивают этак по-приятельски широколапыми ветвями взгрустнувшие ели… Ощущение у Платона такое, словно всю жизнь только и знал, что ездил в тайгу. Будто бы вот так всегда сидели напротив Илья Волошин в лохматой бараньей шапке, Иван Вязов или же рассудительный Тося с красными, как морковь, щеками.
Верхний склад теперь значительно дальше, чем тот, на котором работали летом. Теперь новый склад и новые лесосеки. Летом здесь лес не возьмешь — болота. Зимой в самый раз. И дороги сюда вести не надо. По осени спилили деревья, выкорчевали пни — и готово. Дешево и сердито. За работу принялись с подъемом, азартно, аж треск по всему лесу пошел.
Через неделю снега навалило выше колена, а где и по пояс. Платон вывалял Тосю в снегу. Тося, размахивал руками, безобидно бубнил:
— Чем смеяться, лучше бы помог. — Пробуравив глубокую колею, наконец выбрался из ямы. Поеживаясь от таявшего за воротом снега, вскарабкался на толстый, трухлый тополь. Тополь горбатился из-под снега. Он точно хотел сбросить паренька и еще раз погреть свои корявые бока под нежарким солнцем. Оно, как медный пятак с радужным ободком, висело над тайгой. Мороз в сопках злее тещи.
Стрелки на циферблате наручных платоновских часов катят, но отчего-то не катит с верхнего склада сорокинский трактор.
— Поломка, может, какая? — предположил Тося. На ресницах у него намерзли сосульки, глаз почти не видать.
— За такую новость следует тебя еще раз в яму сбросить, — отозвался Платон.
Трактор на волоке не появлялся. А за их спинами падали деревья.
— Я сбегаю, узнаю, в чем дело, — Корешов спрыгнул с тополя, зачерпнул в валенки снега, побежал к волоку. По укатанному волоку бежать стало легче. Через каждые десяток метров он останавливался, слушал. Рокотали тракторы справа, слева, на соседних лесосеках, а впереди только глухое жужжание мотопил.
Сорокинский трактор Корешов увидел тотчас, как только расступился кустарник. Он стоял по ту сторону площадки верхнего склада, виновато уткнувшись носом в бочку с соляром. Боковые крышки капота были сняты и валялись тут же около гусениц. Виктор коленями стоит на гусенице, голова и плечи под верхним капотом, виден только оттопыренный зад в стеганых брюках.
— Ну, что? — Платон дернул парня за ногу.
Показалось злое, перемазанное маслом лицо Виктора. В руках у него изогнутая трубка масляного насоса. Подошел Волошин, через плечо Корешова вытянул кадыкастую шею.
— Ну, что? — слово в слово, как только что Платон, спросил он.
— Трубка лопнула, — шмыгнул замерзшим носом Виктор. — Вот, — он поднес ее к самым волошинским глазам, полюбуйтесь, мол.
Илья взял трубку, постучал ногтем пальца по разорванному месту, удивленно хмыкнул:
— Вода?!
— Сам не понимаю, откуда она там взялась.
— Давай-ка быстренько на попутной машине в мастерскую съезди, — приказал мастер.
На то, чтобы съездить в мастерскую, ушло около двух часов. Поэтому до обеда бригада Сорокина бездействовала. Платон, Тося и Анатолий, чтобы не слоняться без дела, занялись расчисткой подъездных путей к поваленным деревьям. Ребята хмурились и больше не балагурили. Балагурить время, когда идут дела хорошо, а здесь, на тебе, оказия какая приключилась. Эх, не видать им первенства, как своих ушей!..
В обогревательной будке на Доске показателей на следующий день белым по черному было написано:
Бригада Г. Заварухина стрелевала 93 куб.
Бригада В. Сорокина — 86 куб.
Генка, конечно, не хвалится, но хвалится за него Доска показателей. Эти цифры тычутся в глаза парням и утром, когда они едут в лес, и в обеденный перерыв.
Вот уж и забили в рельсу. Подкатила машина, привезла обед. Обед — суп горячий и котлеты с рисовой кашей. Рабочие едят да Катерину, повариху, похваливают. А у Виктора кусок в горле застрял. И зачем только заварухинский вызов принял?.. Вон сидит. Рожа красная с мороза, наворачивает первое
