еще больше покраснела.
Он не нашел в себе силы, чтобы прямо, раз и навсегда, сказать ей: «Счастье мое, я люблю тебя». Вместо этого он еще ниже склонился в седле, взял ее руку, поднес к своим губам и поцеловал.
— Я не могу ложиться в лазарет, пойми, — тихо сказал он. — Идет война, и все мы сейчас немного сумасшедшие. Ты сама видела, сколько сегодня потеряли товарищей. Сейчас каждый боец на счету.
Заходящее солнце угасало за ломаной линией гор, а со стороны Космая наползали тяжелые темные облака. В направлении Космая, навстречу темноте, вытянулась длинная колонна партизан, готовых к любой неожиданности.
Небо все больше затягивалось облаками. Из долины тянуло холодом. Бойцы проходили мимо Лабуда молча, но он не замечал на их лицах особой озабоченности. Наоборот, они выглядели так, словно отправлялись к новой жизни, которая ждет их сразу же за первым перевалом. Надо лишь до него дойти, и он укроет их от всех невзгод.
— Пора, Гордана, — сказал Лабуд, когда мимо них проследовали бойцы, замыкавшие ротную колонну. — И не думай обо мне плохо.
— Пошли, — ответила она.
На небе зажигались первые звезды, а свечи на могилах погибших воинов догорали; бойцы проходили мимо места захоронения своих товарищей молча, обнажив низко опущенные головы. Только звуки удаляющихся шагов нарушали глубокую тишину. У могилы Аксентича Лабуд придержал коня. В ее изголовье трепетала алая осенняя роза, укрепленная на армейском штыке, воткнутом в землю. В отблеске свечи роза пламенела, как только что пролившаяся кровь.
Лабуд опустил поводья и тронул коня. Его рота последней уходила с этой высоты, изрытой взрывами гранат, снарядов и мин, покрытой сетью стрелковых окопов и ячеек. Рота все еще носила двенадцатый номер, который получила при формировании отряда. Сейчас в отряде осталось всего лишь четыре роты.
В хвосте колонны Лабуд увидел жену Младена — Славку Попович. На одном плече у нее висел карабин погибшего мужа, на другом — патронная сумка. Одетая очень легко и бедно, она дрожала от холода, несмотря на то что спешила, стараясь не отставать от колонны. Лабуд с сожалением посмотрел на убитую горем женщину, снял с себя шинель и молча протянул ее Славке. Она так же молча взяла шинель, поспешно надела ее на себя и заспешила, догоняя бойцов.
Женщина, у которой война отняла все, шла мстить врагу.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Сквозь густой осенний туман все шли и шли поредевшие отряды и роты, устало тянулись потерявшие своих одиночки. Сверху непременно что-либо или лилось, или падало: дождь сменялся снегом, и наоборот. Дороги и тропы превратились в месиво из грязи, которая чавкала и хлюпала, стаскивая с ног обувь. Многие бойцы шли босыми или в намотанных на ноги кусках одеял и мешковины. Всюду слышалось беспокойное бормотание, стоны раненых, плач детей, причитание женщин, грубая брань мужчин, резкие приказания командиров. Опечаленные, напуганные, потерянные, как птицы без гнезда, брели люди с Космая и из Посавины, от Белграда, Смедерева, Валева. Колонны держали путь на Рудник, а оттуда в Санджак, в Боснию или еще бог знает куда.
Восстание в Сербии быстро шло на убыль. Партизаны покидали родные места. Вместе с ними уходили семьи, иногда целые села, не желая быть под властью немцев и четников. По разбитым и размытым дорогам или прямо по целине двигались десятки телег и двуколок, брели навьюченные лошади, тянулись гурты овец и свиней. На телегах громоздились ящики, корзины, мешки с продовольствием, узлы с вещами. С каждым днем положение повстанцев ухудшалось, их колонны редели, на обочинах все чаще появлялись свежие могильные холмики. Но ничто не могло остановить и повернуть вспять их великое движение.
После ухода партизан села и деревни пустели, жизнь в них замирала, и только бездомные псы рыскали около домов с закрытыми ставнями на окнах. Снова каждую ночь полыхали зарева пожаров. Это четники предавали огню дома партизан. Партизаны отвечали им тем же.
По утрам крестьяне, не покинувшие своих домов, находили на перекрестках трупы расстрелянных с дощечками на груди. На одних дощечках было написано предупреждение: «Это ожидает каждого, кто сотрудничает с партизанами». На других: «Смерть фашизму — свобода народу!» Партизаны действовали, опровергая довольно широко распространившееся мнение о том, что с ними якобы покончено.
Не прекратил своего существования и Космайский отряд. Ожидаемого из Верховного штаба партизан приказа об отступлении все не было, и отряд продолжал сражаться. В последние дни, чтобы создать у противника преувеличенное представление о своей численности, отряд действовал рассредоточенно — ротами, взводами, отдельными группами. Партизаны всегда действовали неожиданно, стремительными налетами громили отряды четников, полицейские участки, сжигали здания местных органов власти, взрывали бункера и мосты.
«Смерть оккупантам!», «Долой предателей!», «Да здравствует Красная Армия!» — пестрели лозунги в селах, через которые проходили партизаны. На стенах зданий вместо фашистских свастик и королевской короны появлялись красные звезды с серпом и молотом. В селении Рогача под носом у полицаев над малым куполом церкви ночью был водружен алый стяг.
Всюду в районе Космая по ночам гремели взрывы.
Партизаны незаметно проникли в местечко Раля и заминировали тоннель. В Джуринце рота Лабуда подорвала немецкий эшелон, в Сопоте и Курачице разогнала полицаев. Небольшие группы партизан проникали даже в города и уничтожали немецкие комендатуры, ликвидировали предателей, жгли автомашины, бросали бомбы в помещения городских управ, минировали и разрушали склады… Для того тяжелейшего периода, каким был для патриотов Югославии конец сорок первого года, это были очень важные акции. Народ видел, что борцы за свободу не сдались, что они продолжают сражаться, что они неодолимы.
Сербская земля была перед угрозой гибели. Враги разрывали ее на части, грабили, насиловали, уродовали, продавали оптом и в розницу. Из грязных щелей выполз весь змеиный сброд. Генерал Милан Недич, продавшись немецко-фашистским оккупантам, создал марионеточную армию и занес над Сербией кровавый нож под предлогом ее «спасения» от «красной чумы». Из отбросов общества, бродяг, проходимцев, жуликов и пьяниц полковник Драже Михайлович создал банду четников. За то, что он бросил клич: «Сербы за короля», югославское эмигрантское правительство в Лондоне объявило его «главнокомандующим вооруженными силами Югославии на родине». Михайловичу было приказано вступить в сотрудничество с немецкими и итальянскими оккупантами и их прислужниками в целях подавления освободительной борьбы югославского народа. Четники Михайловича в знак траура по «погибшей» Сербии отрастили длинные бороды и волосы. Но это было лицемерие. Они не собирались ее спасать. Вооруженные немецкими тесаками, итальянскими гранатами, английскими винтовками, четники «именем короля» вешали и убивали патриотов, забирали у народа все, что осталось
