Книга Дочь моей жены - Ольга Волкова

Глаза в глаза, и никаких преград. Вцепившись в его крепкие плечи, ногтями впивалась в плоть мужчины, и царапала. Он двигался так, будто ничего вокруг не существовало — не спеша, вкушая каждый миг. Капельки пота собрались над его верхней губой, как и на лбу, что покрылся едва видной испариной. Я схватила его за шею и притянула к своему лицу, на секунду оба замерли, продолжая сверлить взглядом друг друга — карие против черных. А потом я первой захватила его губы в плен, пробуя сначала на вкус, затем углубляя поцелуй до помрачения рассудка. Мы бесстыдно ласкали языками рты, клацая зубами. Поцелуй переходил из нежного в голодный, похожий на то, как отчаянно пытаются надышаться воздухом перед погружением на глубину. Зная, что на обратно запаса просто не хватит. Дубровский вколачивался в меня, затем резко вышел и ловко перевернул на живот, словно я для него была тростинкой, и приподнял мой зад.

— Шикарная задница, — прорычал, ударяя по ней шлепком. Ягодицу опалило огнем. Жалящим, но сладостно-приятным. Я застонала, покачивая ею, будто кошечка виляла нервно хвостом. Замурлыкала, когда он так же наградил вторую половину.

— Ах! — вырвалось слишком громко, и я сразу уткнулась лицом в подушку, заглушая себя и то, как мне хорошо. Костя, не церемонясь, вновь обрушил еще несколько шлепков, а потом ущипнул за клитор, вот тогда я содрогнулась в мощном оргазме и застонала, прокричав его имя. Конечно, оно было приглушено подушкой, но Дубровский слышал мой призыв, а потому резко вошел и продолжил отправлять меня в мир, где были только он и я. Только наше душевное слияние… Потом я ощутила, как он намотал мои длинные волосы себе на руку, а второй придавил в области поясницы. Стал тянуть голову на себя, и я подчинялась. Вопреки боли, я покорялась ему, а потом получала незримое удовольствие, и еще один пронзающий оргазм до каждой клеточки в моем теле.

— Я больше не могу, — едва дышу, оперевшись на локтях. Затылок горит от сильной натуги, но Костя не ослабляет хватку, напротив, рычит и продолжает вдалбливаться, как ненормальный. Соприкасаясь своим телом с моим, звучат характерные шлепки — явные и понятные, что за стенами происходит соитие. Он снова шлепает меня, параллельно входя во всю длину, замирает. И так несколько раз, обрывая на самом пике. Низ живота ноет, как и то, что мне жутко захотелось пить. Я облизнула губы, ощутив шероховатость на них от частого дыхания. Шумно сглотнула.

— Я не разрешал тебе подавать голоса, саба, — Дубровский злобно высказался, и когда я хотела повернуться к нему лицом, то резко потянул на себя за волосы и мне пришлось подчиниться. Свободной рукой он обнял меня за талию, и не разрывая контакта, входил, только теперь под другим углом проникновения. Костя обрушился с поцелуями на мою шею, постепенно оставляя едва ощутимую боль от укусов. Нахмурившись, я впитывала каждое ощущение, которое чувствовала от его прикосновений. Закрыв глаза, запрокинула голову ему на плечо и отдавалась. Он начал мять мою грудь, пощипывать и тут же награждать легким поглаживанием, сменяя шлепком чуть ниже, не задевая её. Бережно, будто я для него фарфоровая кукла, в руках опытного мастера. — Так тебе нравится? — голосом змея искусителя вторил у моего лица, нашептывая в ухо. Костя продолжал медленно трахать меня, удерживая одной рукой за низ талии, а другой за шею. Сдавливал мою гортань, и я знала, что после обнаружу на ней отпечатки его пальцев. Хватка была сильной, напряженной, но таила в себе безграничное удовольствие, которое я когда-либо вообще получала. Нет. Никогда прежде в моей сексуальной жизни не было подобного, и казалось, будто я во сне. Все это отголоски наших встреч. Но я ощущала аромат секса, витающего вокруг нас. И меня это дико пугало.

— Остановись, — тихо шепчу, будто просыпаюсь, постепенно приходя в себя. Костя сначала замедлился, но проигнорировал просьбу.

— Ложись, — командует, резко выйдя из меня, толкает в спину на кровать. Сейчас в его действиях нет ни намека на нежность, которой мне не хватает. Я вновь нахмурилась, и, черт возьми, повиновалась. Легла, разведя бедра в приглашающем жесте, сил нет — всё отдала ему, и он, словно дьявол, высосал из меня душу. На заднем плане слышу цоканье каблуков и отдаленно понимаю, что это моя мать идет в направлении дверей к моей комнате. Платье, что принесла Мирослава, валяется на полу — на осколках вазы, которую я разбила в порыве гнева. Каким-то образом оно упало, и теперь лужицей растеклось около моей тумбочки. Почему-то меня охватила паника, и с широко раскрытыми глазами, я уставилась на Дубровского, а он на меня. И я поняла… он дает мне право выбора: или продолжить, или закончить… Но тогда оба станем изнывать друг по другу, желая вновь окунуться в то, что произошло именно сейчас. Нависая надо мной, он ждал, так же слушая приближающуюся в нервной ходьбе, мою мать. Сука! Запрокинув голову, не могла справиться со своим смятением и сопротивлением духа. Сама с собой боролась, но, когда Костя ласково прикоснулся к моей шее, а затем провел по щеке, что-то щелкнуло в груди, и я шумно выдохнула:

— К черту всё, сейчас ты только мой, — и сама набросилась на него, огибая одной ножкой за его крепкую талию. Дубровский ворвался в меня, скользнув горячим членом между складочек. Я так крепко ухватилась за его шею, чтобы быть на равных именно в эту секунду, и Костя позволил. Он наращивал темп, ударяясь шлепками о мою попу. Кровать заскрипела от силы колебаний, а когда раздался первый стук в дверь — мы не остановились. Смотря в глаза друг другу, на интуитивном уровне ощущали, как хорошо нам вдвоем. Как хорошо мы подходим, выполняя желания каждого. Костя зарычал, когда снова прогремел стук, но уже не тихий, а тарабанящий. И приглушённый нервный возглас моей матери:

— Виктория! — звала меня, продолжая колотить в дверь. — Открой дверь! Почему ты заперлась на замок?! — не унималась. А мы трахались. Дубровский вдалбливался в меня резкими, жалящими толчками, от которых ощущалась сладостная вибрация по всему телу. Я застонала. И сейчас не могла приглушать свои ощущения, которые испытываю, а потому впилась в губы мужчины, кусая и норовя опробовать соль его испарины над ней. Мама не уходила, и, кажется, стала прислушиваться к происходящему за дверями. А я хотела, чтобы она все услышала и расторгла предстоящий брак с мужчиной, ставшим для меня нечто большим. Я не смогу просто так забыть его, или выкинуть из памяти эти пятнадцать минут жизни. Полета в прекрасное, которое сможет подарить только он. — Вика? — в голосе мамы проскользнул осторожный вопрос. Она снова ударила в дверь. Сильно, и наверняка до боли в своем кулаке. Знаю, она точно догадалась, и теперь злится, что не может ворваться, как обычно бывает, когда моя дверь открыта. — Открой сейчас же, дрянь! — А вот и настоящая Евгения Сергеевна, что предстанет перед нами в облике безжалостной суки. Будто прочитав мои мысли, Костя ускорился, и наконец, мы оба достигли вершины. Одним мощным рывком и толчком во всю длину, замер, изливаясь во мне. Отдавал все… до последней капли. Во мне появилось острое желание видеть, как он бы кончал на меня, покрывая тело собой. А потом бы я вышла с гордо поднятой головой и стала бы перед матерью. Темная, порочная сторона, что вдруг проснулась от долгого сна, жаждала показать настоящую Викторию, которая с легкостью переступит любую границу дозволенного. Дубровский вышел из меня, оставляя странное ощущение пустоты, но потом еще один удар в дверь вернул мой разум на место. Соскочив с кровати, я быстро надела шорты и подняла платье. А Костя преспокойно заправил все еще возбужденный член в брюки, быстро привел себя в порядок — и вот, будто ничего между нами не было. Мужчина выглядел абсолютно спокойным, что не сказать обо мне. Я чувствовала, как по внутренне части бедра стекает влажность, оставленная Дубровским. Скрестив ноги, опустила голову, и, черт возьми, я засмущалась перед ним. Костя быстро пересек комнату в пару шагов, встав передо мной, и я видела, что он был в ботинках. Мужчина даже не раздевался, пользуясь мной, или, напротив, даря мне наслаждение, будто брал на крючок — и с успехом добился нужного эффекта. Теперь я буду каждую ночь, каждую свободную минуту думать только о нем… мало мне того, что Дубровский, итак, стал частью жизни Вознесенских. Частью моей собственной, о которой он пока еще не знает. Приподняв за подбородок, смотрит в упор, поглаживая нижнюю губу большим пальцем. Приоткрывает.