Но кое что я знаю. Пятнадцатого сентября 1975 годя я получилпочтовую открытку из маленького городка Мак Нери, штат Техас. Город расположенна американской стороне границы. Та сторона открытки, где полагается писать,была абсолютно пуста. Но я все понял.
Именно там он переходил границу. Мак Нери. Штат Техас.
Вот и вся моя история. Я никогда не задумывался о том, скольдолгой она получится и сколько страниц займет. Я начал писать сразу после того,как получил открытку, и закончил сегодня, 14 января 1976 года. Я использовалуже три карандаша и полную упаковку бумаги. Рукопись я тщательно прячу… Да ивряд ли кто-нибудь сможет прочитать эти каракули.
Ты пишешь не о себе, – говорю себе я. – Ты пишешь об Энди, асам являешься лишь второстепенным персонажем своего рассказа. Но знаете, каждоеслово, каждое чертово слово этого рассказа все-таки обо мне. Энди – это частьменя, лучшая часть, которая обрадуется, когда тюремные ворота откроютсянаконец, и я выйду на свободу. В дешевом костюме, с двадцатью долларами вкармане. Эта часть моей личности будет радоваться независимо от того, насколькостарой, разбитой и напуганной будет оставшаяся половина.
Здесь есть и другие заключенные, которые, подобно мне,помнят Энди. Мы счастливы, что он ушел, но и печальны. Некоторые птицы непредназначены для того, чтобы держать их в клетке. Их оперение блистаетсказочными красками, песни их дикие и сладкозвучные. Лучше дать им свободу,иначе однажды, когда вы откроете клетку, чтобы покормить птицу, она простовыпорхнет. И какая-то часть вас будет знать, что все происходит так, как идолжно, и радоваться. Но дом ваш опустеет без этого чудного создания, жизньстанет более скучной и серой.
Вот и все, что я хотел рассказать вам. И я рад, что мне этоудалось, даже если мой рассказ где-то оказался непоследовательным и бессвязным,и если эти воспоминания сделали меня чуть печальнее и даже старее. Благодарю завнимание. И Энди, если ты действительно сейчас на свободе – а я верю, что этотак, – погляди за меня на звезды после заката, набери полную пригоршню песка,брось ее в прозрачную чистую воду и вдохни за меня полной грудью воздухсвободы.
Я никогда не подозревал, что снова возьмусь за своюрукопись, но вот передо мной лежат разбросанные по столу страницы, и я хочу кним добавить еще несколько.
Я буду писать их на новой бумаге, которую я купил вмагазине. Просто пошел в магазин на Конгресс Стрит и купил.
Я думал, что закончил свой рассказ в Шоушенской тюрьмеянварским днем 1976 года. Сейчас май 1977, и я сижу в маленькой дешевойкомнатушке отеля «Брюстер» в Портленде.
Окно открыто нараспашку, и доносящийся с улицы гул машинкажется мне очень громким, волнующим, будоражащим сознание. Я постоянновыглядываю в окно, чтобы убедиться, что на нем действительно нет решетки. Ночьюя плохо сплю, потому что кровать в моем дешевом номере кажется слишком большойи непривычно роскошной. Я вскакиваю в шесть тридцать каждое утро совершеннорастерянный и испуганный. Мне снятся дурные сны, и постоянно возникает чувство,что свобода моя вот-вот исчезнет, и это ужасно.
Что со мной случилось? Я был выпущен из тюрьмы. Послетридцати восьми лет подъемов и отбоев по звонку я оказался свободным человеком.Они решили, что в возрасте пятидесяти восьми лет после долгой тюрьмы я слишкомстар и разбит, и совершенно безопасен для общества.
Я едва не сжег рукопись. Выходящих на свободу заключенныхобыскивают так же тщательно, как новичков, попадающих в тюрьму. А моя рукописьсодержит в себе достаточно взрывоопасных вещей, чтобы стоить мне других шестиили восьми лет заключения. А главное, название города, где находится сейчасЭнди Дюфресн. Мексиканская полиция с удовольствием объединит свои усилия самериканской, и я не хочу, чтобы мое нежелание расставаться с записями, которымя отдал столько времени и энергии, стоило Энди его свободы.
И вот я вспомнил, каким способом Энди пронес в тюрьмупятьсот долларов, и вынес свои исписанные листки точно так же. Дляперестраховки я тщательно вымарал название Зихуантанезо и имя Питера Стивенса.Если записи бы даже обнаружили, я вернулся бы в Шенк еще на некоторое время, ноЭнди бы никто найти не смог.
Комитет по освобождению дал мне работу в большомпродовольственном магазине на Спрус Малл в Портленде. Я стал посыльным. Естьтолько два типа мальчиков на побегушках, насколько известно: мальчишки истарики. Если вы делали закупки на Спрус Малл, возможно, я даже относил вашукорзинку к автомобилю. Но только если это происходило между мартом и апрелем1977 года, поскольку именно в этот период я там и работал.
Сперва я думал, что никогда не приспособлюсь к жизни застенами Шенка. Я описывал тюрьму как уменьшенную модель общества, но никогда непредставлял себе, как интенсивно развиваются события и как быстро движутся людив большом мире. Они даже говорят быстрее. И громче.
Теперь мне приходится проходить период адаптации, и он ещене закончился. Например, меня смущают женщины. На протяжении сорока лет я успелзабыть, что они тоже являют собой половину рода человеческого. И вот внезапно яоказался в магазине, переполненном женщинами. Старые леди, беременные женщины вмайках со стрелочками, указывающими на живот и надписью «беби здесь»… Женщинывсех возрастов и форм. Я большую часть времени находился в легком смущении иругал себя за это: «Прекрати глазеть по сторонам, грязный старикашка!»
Другой пример – необходимость отлучиться в туалет иливанную. Когда мне приходило такое желание (обычно это случалось на двадцатьпятой минуте часа по старой привычке) мне приходилось бороться с непреодолимымжеланием спросить разрешение у босса. Одно дело знать, что я могу обойтись безчьего либо разрешения на эти вещи в свободном мире. Другое дело –выработавшаяся за долгие годы привычка доложить о своем уходе ближайшемуохраннику: уклонение от этого правила могло стоить двух дней карцера.
Мой босс меня не любил. Он был молод, лет двадцать шесть илидвадцать семь. Я видел, что вызываю у него отвращение, которое может вызыватьподползающий к вам на брюхе, чтобы его погладили, старый пес. Боже, я и самсебе был отвратителен. Но ничего не мог с собой поделать. Я хотел сказать ему: «Вотчто делает с человеком жизнь, проведенная в тюрьме. Она превращает каждоговышестоящего в хозяина, а тебя делает псом. Но там, за решеткой, когда всевокруг тебя находятся в том же положении, это не имеет большого значения. Аздесь становится заметным». Но я не мог сказать ему этих слов, да и зачем? Всеравно он никогда не поймет меня, как и мой инспектор, огромный тип с густойрыжей бородой и богатым набором шуток о поляках. Он встречался со мной минут напять каждую неделю.
– Остаешься по эту сторону решетки, Ред? – спрашивал он,когда запас шуток иссякал. Я отвечал утвердительно, и мы расставались доследующей недели.
