Жилы взбухали на лбу Корчака. — Не могу я тебя тронуть, но... Пускай бы тебя убили солдаты, князь.
Алесь побледнел.
— По-мужицки ты тенькаешь — пускай бы тебя убили, своих отпустил — пускай бы тебя убили, окрестности за тебя горою — пускай бы тебя убили, под солдатскими пулями останешься — пус-кай-бы-те-бя-у-би-ли.
— Видишь, — промолвил Алесь. — А я хочу, чтобы ты жил
— Ради чего?
— Ради истинной воли.
— Не будет ее!
— Она будет. — У Алеся дрожали брови. — Подумай, Корчак. Мы другие, Корчак.
— Дети таких родителей, э!
— Моих родителей не тронь.
— Родственники таких, как Кроер.
Алесь вскинул голову.
— Я подставил руку, когда тебя убивали, вырвал тебя из его когтей.
— Не верю, — будто цепляясь за самое дорогое в жизни, бросил Корчак.
— Вот шрам от корбача.
— Не верю!
— Со временем поверишь.
Дверь опять хлопнула. Алесь покачал головою.
В полдень в Горипятичи опять вошли солдаты: остатки двух рассеянных рот и две свежие роты при одном легком орудии. Кто-то показал Мусатову хату, где лежали раненые.
Он дернул дверь и остановился, пораженный. Сидя на скамье, спустив сцепленные руки между колен, исподлобья смотрел на него старый знакомый. Радость шевельнулась в сердце капитана, но он сдержался. Он только позвал Буланцова, подручного, с которым когда-то вместе ловил Войну.
— Вот, Буланцов, — показал жандарм, — рекомендую, князь Александр Загорский. Каким образом здесь? — спросил Мусатов.
Алесь пожал плечами.
— А может, кому-нибудь помогу.
— Кому «кому-нибудь»? Мятежникам либо нам?
— Не кричите, — сказал Алесь. — Хорошие манеры не повредят и людям вашей профессии... Видите, вот солдаты...
— Они не добили их?
— Я не дал... А там мужики.
Буланцов двинулся туда.
— Этих я заберу.
— Не советую, — предупредил Алесь. — Это горипятичские.
— Так что? — поводя длинноватым носом, спросил сыщик.
— А то, господин лазутчик. Даже господин Мусатов слышал, что их силой, под угрозой поджога выгнали из хат. Солдаты ведь стреляли в кого хочешь, только бы не в лесных братьев.
Он почти весело улыбался, и Мусатов ненавидел его в этот момент. Ненавидел за жесты, слова, одежду, за эти глаза, за сноровку в разговоре. Он не мог не ощущать, что рядом с ним он, Мусатов, всегда будет выглядеть как пьяный капрал.
— «Лесные» ушли еще утром. На рассвете, — сообщил Алесь. — А это невинные люди: солдаты подтвердят. Как и то, что я не воевал.
— Видели бандитов? — спросил Буланцов.
— Как вас.
— И разговаривали с ними?
— Как с вами.
— Что они говорили? — спросил Мусатов.
— Что идут в пущу и что счастье мое — лекарское. Иначе убили бы.
— Сколько у них жертв?
— Трое убитых, с десяток раненых. — Алесь нарочно причислил к лесным людям мужиков из деревень Ходанского.
— Сколько их было? — спросил Буланцов.
— Это что, допрос?
— А вы что же думали, уважаемый Александр Георгиевич, — почти ласково пояснил Мусатов.
— В таком случае я не буду отвечать.
— Будете, будете, — вежливо настаивал жандарм.
И он пожал плечами.
— Они, видимо, действительно ушли в пущу еще на рассвете. Ничего. Идите возьмите из хат мужиков — кто попадет в руки.
— Не ходите, Буланцов, — попросил Алесь. — Не отдавайте таких приказов, капитан.
— Это почему же? — спросил Мусатов.
— Здесь есть свидетель.
— А этот свидетель скомпрометирован, — заявил Мусатов.
— Напрасно. Есть мой управляющий, который мне привез весть о бунте. Он засвидетельствует: до того я ничего не знал. Есть мужики, которые скажут: меня не было во время бунта. Есть солдаты, которых я лечил, ведь это обязанность каждого, кто знает, как сделать перевязку.
— Не было его в бунте, паночек, — застонал белокурый солдатик у печки.
— Молчи! — прикрикнул Мусатов и, обратившись к Алесю, пристально глядя ему в глаза и чеканя слова, начал говорить: — Явились вы — и у мятежной толпы изменилось настроение. Черт знает за кого они вас посчитали... но я знаю эту байку о белом жеребенке...
— С тем же успехом они могли бы посчитать ворону за архангела Гавриила, слетающего с небес, — иронически улыбнулся Алесь.
— Чего вас понесло сюда?
— Я ведь говорил: лечить. Я не хотел крови. И вы не тронете невинных, Мусатов, лишь потому, что этого требует ваша карьера. Я, наконец, прискакал потому, что должен быть беспристрастный свидетель, которому поверят больше, чем хлопу, и больше, чем вам. Я — свидетель.
Мусатов оглянулся и перешел на французский язык.
— А вы... подумали... что этот свидетель мог быть убит... во время бунта... Случайным залпом.
— Ваше произношение оставляет желать лучшего, — отметил Алесь. — А солдаты, капитан?
Мусатов дрожал. Наступило, казалось, время. Теперь и этого можно было пугнуть арестом или смертью. Он чувствовал, что все в нем звенит.
— Никто не знает мотивов вашего приезда сюда, — на том же плохом французском сказал он. — Вы вмешались в бунт, вы своим появлением настроили этих людей на атаку. Вы убиты при попытке к бегству. И я сейчас же пошлю донесение об этом вице-губернатору, так как Беклемишев болен... Пошлю тому самому вашему Ис-ленье-ву, который кричал на меня за дело в Пивощах.
Рысьи глаза сузились, губы трепетали.
— Напрасно будете стараться, — заявил Алесь. — Донесение уже отослано. Я отправил его перед отъездом сюда и объяснил почему еду. Полагаю, скоро будет ответ.
Мусатов невольно хватанул ртом воздух.
— Вот так, — невинно смотрел на него Алесь. — Каждый человек, каждый дворянин должен всеми силами стараться остановить мятеж. И я объяснил это вице-губернатору на случай... гм... на всякий случай.
Буланцов ничего не понимал из разговора, но сыщицкой догадливостью сообразил одно: шеф получил страшный удар. И еще отметил себе: шеф теперь никогда не простит этого человека.
Алесь встал.
— Ну вот, — сказал он. — А теперь...
— Конечно, — смягчился Мусатов. — Я надеюсь, вы поняли, что это была шутка?..
— Я и не сомневался в этом. Разве такие вещи говорятся не в шутку между цивилизованными людьми? Конечно, шутка.
Капитан стоял бледный.
Глаза Алеся смеялись.
— Хватит, капитан. Я надеюсь, вы отмените этот приказ и постараетесь найти настоящих преступников? Ведь если каждый залп — это
