– Как поживает маленькая девочка, которую вы привезли из Нориджа, Мэтью? – спросил Филипп, в чью обязанность как хозяина входило поддерживать светскую беседу.
– Она здорова и весела благодаря заботам своей няни. Я уже направил в суд просьбу об усыновлении.
– Надеюсь, разговоры о том, что это дочь вашей бывшей служанки, – не более чем пустые слухи? – с нескрываемым неодобрением вопросила Лаура.
– Эта девочка – сирота, миссис Кензи, – отчеканил я, глядя ей прямо в глаза. – Она осталась совершенно одна в этом жестоком и беспощадном мире.
– Что ж, не сомневаюсь, вы дадите ей превосходное воспитание. Как знать, может быть, со временем она выйдет замуж за джентльмена?
Лаура метнула взгляд на дочь и Николаса, которые по-прежнему упорно молчали.
Застольная беседа продолжалась, такая же напряженная и неловкая, как и в прошлый раз. Разговор зашел о том, что жизнь дорожает с каждым днем: теперь, когда на редкость скудный урожай был уже собран, цены взлетели еще выше. Потом все принялись обсуждать, намерен ли граф Уорик возглавить Тайный совет. Эдвард Кензи выразил надежду, что Уорик, заняв эту должность, положит конец войнам с Шотландией и Францией. Эту надежду разделял и я сам.
Как и в прошлый раз, мы довольно рано поднялись из-за стола. Слуги принесли накидки и мантии. Я слышал, как Николас тихонько сказал Беатрис:
– Можем мы поговорить наедине, мисс Кензи?
Девушка кивнула, и они выскользнули из комнаты. Все прочие неловко переминались с ноги на ногу. Эдвард Кензи, подойдя ко мне, заметил:
– Похоже, эти двое совершенно охладели друг к другу.
– Думаю, так оно и есть. Мне очень жаль.
– Боюсь, моя дражайшая половина придет в ярость, – грустно усмехнулся Кензи. – Жена убеждена, что Николас вел себя непозволительно и оскорбил чувства бедной девушки. – Во взгляде Эдварда, устремленном на меня, вспыхнули проницательные огоньки. – Надо сказать, парень выглядит скверно. Как говорится, краше в гроб кладут. Да и вас, мастер Шардлейк, я, честно говоря, прежде не видел таким подавленным. Насколько я понимаю, вы оба до сих пор не можете оправиться после пережитого в Норфолке?
– То, что мы там видели, не скоро удастся забыть, – ответил я. – Реки крови. Горы трупов. Тысячи убитых на поле боя и бесконечные казни.
– Но неужели повстанцы рассчитывали на что-то иное?
– Протектор вскружил простым людям голову своими лживыми обещаниями, разговорами о реформах и Комиссии по огораживаниям. Повстанцы искренне думали, что помогут комиссии бороться с нарушениями, станут, так сказать, ее руками и ногами. В конце концов, все, чего хотели мятежники, – это искоренить беззакония, которые творятся повсеместно.
– Но как они посмели судить джентльменов, подвергать их телесным наказаниям и заключать в тюрьмы? – покачал головой Кензи. – Как они могли рассчитывать, что протектор и Королевский совет допустят их к управлению страной? Ноги не могут управлять головой, это должно быть ясно каждому.
– Тем не менее они надеялись, что протектор готов считаться с мнением простых людей. По крайней мере, поначалу.
– Что ж, если это так, остается только удивляться их доверчивости и недальновидности, – вздохнул мой собеседник. – Впрочем, что взять с невежественных простолюдинов, не способных понять, что общественное устройство в принципе изменить невозможно. Если они действительно сохраняли верность королю и протектору, то все произошедшее можно счесть тягостным недоразумением.
– Нет, «недоразумение» – вряд ли подходящее слово, – покачал я головой. – Если называть вещи своими именами, бедняки в Англии стали жертвами обмана. Протектор обещал пойти навстречу их нуждам, архиепископ Кранмер и прочие церковные реформаторы твердили, что наша страна поражена тяжким недугом, который нуждается в лечении. Да, после начала восстания Сомерсет приказал мятежникам уничтожить лагеря и разойтись по домам, но при этом продолжал твердить о необходимости реформ. Отрезвление наступило, лишь когда в лагерь на Маусхолдском холме прибыл королевский посланник, – продолжил я, буравя собеседника взглядом. – Он велел мятежникам разойтись, осыпая их оскорблениями, и при этом даже не упомянул об их требованиях. Это было предательство, самое настоящее предательство. Как выразились повстанцы, вместо обещанной справедливости они получили кнуты и виселицы.
– Будьте осторожны, Мэтью, – предостерегающе заметил Кензи. – Такое можно говорить далеко не всякому.
– Знаю.
Сообразив, что зашел слишком далеко, я извинился и отправился на свежий воздух. После пребывания в душной комнате, наполненной дымом свечей, приятно было ощутить прохладу осеннего вечера. Из небольшого сада, расположенного позади дома, доносился женский плач. Тихонько отворив калитку, я вошел в сад и в свете, льющемся из окна, увидел сидевшую на скамье мисс Кензи.
– Беатрис! – вполголоса окликнул я ее.
Девушка промокнула глаза и раздраженно пробормотала:
– Что вам от меня нужно?
– Помочь вам, если это в моей власти.
– Вы всегда питали ко мне неприязнь, – выдохнула она, потупив голову.
– Откровенно говоря, я думал, что вы хотите заманить Николаса в сети по наущению своей матушки, – признался я, опускаясь на скамью рядом с ней. – Миссис Кензи почему-то вообразила, что я вращаюсь в высших кругах и открою путь туда своему помощнику.
Я полагал, что после таких слов Беатрис набросится на меня с кулаками, но она лишь грустно усмехнулась. И кивнула:
– Вы не ошиблись. С самого раннего детства матушка обучала меня искусству женского кокетства и твердила, что святая обязанность каждой порядочной девушки – поймать в свои сети богатого жениха. Я никогда не была влюблена в Николаса, но он был мне приятен, и я полагала, что из него выйдет хороший муж. Сегодня Овертон заявил, что его чувства ко мне остыли. Конечно, я давно об этом догадывалась, и все же его слова причинили мне боль. Я чувствую, что потерпела поражение. Скажите, это очень глупо?
– По совести говоря, не знаю, – пожал я плечами.
– Да, вы, мужчины, не знаете, каково это – быть девушкой из хорошей семьи! – выпалила Беатрис с неожиданной горечью. – Этакой пустоголовой куклой, которой позволено думать лишь о нарядах и прическах, о том, как строить глазки, дарить кавалеру улыбки, изводить его колкостями и возбуждать в нем ревность. Я превосходно владею всеми этими ухищрениями. У меня была хорошая наставница – моя мать. Она уверена, что ничего другого девушке знать и не требуется.
– Но вы сами не разделяете подобного мнения, Беатрис?
– Нет. Мне претят ложь и притворство.
– Простите, что я так сильно ошибался на ваш счет.
– Теперь, разочаровавшись в Николасе, матушка не замедлит найти мне другого жениха, – вздохнула девушка. – И мне придется плясать под ее дудку. Вы сами видели, кто глава нашей семьи. Отцу наплевать, что со мной происходит, он хочет лишь одного: чтобы его оставили в покое.
