Секунду, может, две я позволяю ему это делать, но потом останавливаюсь.
– Что такое? Ты не можешь идти? Хочешь, я понесу тебя?
Я качаю головой и отнимаю у него руку. Делаю глоток ночного воздуха.
– Я же сказала, я решила убежать.
Он издает звук, похожий на рычание.
– О чем ты говоришь? Ты хочешь умереть?
– Как раз наоборот, – говорю я. – Ты мне поможешь?
– В чем?
– У меня нет машины. Я не умею водить. Я ничего не знаю об этом мире.
Олли издает еще один звук, что-то между рычанием и смехом. Хотелось бы мне видеть его глаза в этой темноте. Раздается хлопок. Дверь? Я хватаю Олли за руки и тяну к его дому. Мы прижимаемся к стене.
– Что это было?
– Черт. Дверь. У меня дома, – говорю я.
Я еще сильнее вжимаюсь в стену, стремясь исчезнуть. Смотрю на дорожку, которая тянется к моему дому, ожидая, что сейчас по ней пойдет моя мать. Но ее не видно. Я закрываю глаза:
– Давай поднимемся на крышу.
– Мэдди…
– Я все объясню.
Весь мой план зависит от того, поможет мне Олли или нет. Я всерьез не задумывалась, что будет, если он откажется. Еще один вдох мы делаем в тишине. А потом второй. И третий. Он берет меня за руку и ведет к другой стене дома, той, что дальше всего от моего. К ней приставлена высокая лестница.
– Боишься высоты? – спрашивает.
– Не знаю. – Я начинаю взбираться.
Я пригибаюсь, едва мы оказываемся наверху, но Олли говорит, что в этом нет необходимости.
– Большинство людей все равно не смотрят вверх, – поясняет он.
Проходит несколько минут, прежде чем мое сердце возвращается в нормальный ритм. Олли присаживается на крышу со своей привычной грацией. Мне так нравится смотреть, как он двигается.
– Ну и что теперь? – обращается он ко мне через какое-то время.
Я осматриваюсь. Мне всегда хотелось узнать, чем он здесь занимается. Крыша сложной формы, со множеством скатов и с плоским участком ближе к задней части дома, где мы сидим. Я различаю очертания предметов: небольшой деревянный стол с кружкой, лампой и какими-то помятыми бумагами. Может, он что-то пишет здесь, сочиняет плохие стихи. Лимерики.
– Эта лампа работает? – спрашиваю.
Олли молча включает ее, и мы оказываемся в круге рассеянного света. Мне почти страшно взглянуть на него.
Смятые бумажки на столе – упаковка от фастфуда. Значит, не тайный поэт. Рядом со столом – покрытый пылью серый брезент, под которым что-то спрятано. Под ногами разбросаны инструменты: ключи, кусачки разных размеров, молотки и еще какие-то, названия которых я не знаю. Есть даже паяльная лампа. Наконец я перевожу взгляд на Олли. Он сидит, положив локти на колени, и смотрит на медленно светлеющее небо.
– Чем ты здесь занимаешься? – спрашиваю.
– Это вряд ли сейчас имеет значение, – отвечает он жестко, не глядя на меня. От того мальчика, который целовал меня так отчаянно несколько минут назад, не осталось и следа. Его страх за меня вытеснил все остальное.
Иногда твои поступки оправданны, иногда нет, а иногда невозможно понять разницу.
– У меня есть таблетки, – говорю.
Он и так практически не шевелится, а теперь замирает совершенно.
– Какие таблетки?
– Они экспериментальные, не одобренные Управлением по контролю за лекарственными средствами.
Я заказала их через интернет. Они из Канады. – Ложь дается мне легко, без усилий.
– Через интернет? Откуда ты знаешь, что они безопасны?
– Я долго все изучала.
– И все же ты не можешь быть уверенной…
– Я не безумная. – Я выдерживаю его взгляд. Эта ложь – ради его же блага.
Олли уже как будто спокойнее. Продолжаю напирать:
– Благодаря им я смогу провести несколько дней Снаружи. Я не сказала маме, потому что она бы не стала так рисковать, но я.
– Но это правда рискованно. Ты сама говоришь, что они не одобрены Управлением по контролю.
– Они вполне безопасны, если принимать их всего несколько дней, – заявляю я без малейших колебаний, надеясь, что Олли проглотит мою ложь.
– Черт. – Он опускает лицо в ладони и какое-то время сидит так. Когда он снова поднимает глаза, я вижу перед собой более сговорчивого Олли, даже его голос смягчается. – Могла бы сказать мне об этом пять минут назад.
Я предпринимаю попытку разрядить атмосферу.
– Мы целовались! А потом ты стал на меня сердиться. – Я заливаюсь краской от воспоминаний о поцелуе и от того, насколько легко мне далась эта ложь. – Я собиралась сказать тебе. Я говорю тебе. Только что сказала.
Олли слишком умен, чтобы принять мои слова за чистую монету, но ему хочется верить. Ему хочется, чтобы это оказалось правдой, – даже больше, чем докопаться до истины. Улыбка, осветившая его лицо, сдержанна, но так прекрасна, что я не могу отвести взгляд. Я бы снова солгала ему только ради одной этой улыбки.
– А теперь, – прошу я, – скажи, что под той штукой?
Олли подает мне уголок брезента, и я стягиваю его в сторону. Сначала я не могу понять, что передо мной. Это все равно что смотреть на хаотичный на первый взгляд набор слов, прежде чем из них начнет вырисовываться предложение.
– Просто чудесно, – говорю я.
– Это называется модель планетной системы.
– Так вот чем ты здесь занимаешься? Создаешь вселенные?
Олли пожимает плечами. Дует легкий ветерок, и планеты начинают медленно вращаться. Мы оба молча следим за их движением.
– Ты в этом уверена? – наконец произносит Олли, и в его голосе снова звучит сомнение.
– Пожалуйста, помоги мне, Олли. Пожалуйста. – Я показываю на модель. – Мне тоже нужно сбежать от всего, хотя бы ненадолго.
Он кивает:
– Куда ты хочешь поехать?
«Алоха» значит «здравствуй и прощай», часть вторая
Уже счастлива
– МЭДС, ЭТО НЕСЕРЬЕЗНО. Мы не можем поехать на Гавайи.
– Почему нет? Я купила нам билеты на самолет. Забронировала гостиницу.
Мы сидим в машине Олли на подъездной дорожке. Он вставляет ключ в замок зажигания, но не поворачивает его.
– Ты шутишь? – спрашивает он, ища на моем лице подтверждение того, что это шутка. И, не найдя, медленно качает головой. – Гавайи почти в пяти тысячах километров отсюда.
