— Если он узнает о вашем неповиновении, — объяснила Катса, — он прикажет схватить вас или убить. Мне он так навредить не сможет, едва ли все его стражники сумеют меня поймать. А если и сумеют, у меня, по крайней мере, нет поместья, которое от меня зависит, Гиддон. И жены у меня тоже нет, Олл.
Лицо Гиддона было мрачнее тучи. Он открыл рот, чтобы заговорить, но Катса опередила его:
— От вас нет прока в темницах. Вы нужны Раффину, и мне вы будете нужны, где бы я ни оказалась.
— Я не… — начал Гиддон.
Нужно заставить его понять, пробиться сквозь его твердолобость и заставить понять. Катса стукнула ладонью по столу с такой силой, что бумаги каскадом посыпались на пол.
— Я убью короля, — прибегнула она к последнему средству. — Убью, если вы оба не согласитесь. Это мой бунт, и только мой, и если вы откажетесь, клянусь своим Даром, я отправлю Ранду на тот свет.
Она еще не знала, действительно ли сможет это сделать, но сейчас они точно считали ее способной на такое. Катса повернулась к Оллу:
— Скажи, что согласен.
Олл откашлялся.
— Как скажете, миледи.
— Гиддон?
— Не нравится мне это.
— Гиддон…
— Как скажешь, — мрачно ответил он, глядя в пол. Лицо его покраснело от досады.
Катса обратилась к Эллису.
— Лорд Эллис, если Ранда узнает, что капитан Олл или лорд Гиддон согласились на это добровольно, я буду знать, что это вы проговорились, и убью и вас, и вашим дочерей. Вам понятно?
— Понятно, миледи, — отозвался Эллис. — Благодарю вас еще раз.
От этого второго выражения благодарности после таких страшных угроз у нее сжалось горло. Когда ты — чудовище, тебя благодарят и превозносят, если ты поступаешь не как чудовище. Было бы куда приятней, если бы ей не воздавали почести зато, что она не творит зло.
— А теперь, без лишних свидетелей нам нужно в деталях придумать, что здесь сегодня произошло.
Они снова поужинали в замке Гиддона, в его столовой, как и прошлым вечером. Гиддон дал ей разрешение порезать ему шею ножом, а Олл разрешил поставить себе синяк на скуле. Она бы обошлась и без их разрешения, потому что знала — Ранда будет ожидать следов борьбы, но и Олл, и Гиддон согласились с ее доводами или, возможно, просто догадались, что она сделает это в любом случае. Оба приняли это спокойно и храбро, а Катса, хоть ей и было горько, сделала все мастерски и постаралась причинить как можно меньше боли.
Разговор за ужином не клеился, Катса отломила кусок хлеба, пожевала и проглотила его, рассеянно обводя взглядом свои вилку, нож и серебряный кубок.
— Тот истиллский лорд, — вдруг произнесла она, и взгляды спутников поднялись от тарелок, — который срубил у Ранды больше леса, чем стояло в договоре. Помните его?
Они кивнули.
— Я ему ничего не сделала, — продолжила она. — Оглушила, но больше ничего, — она положила нож и вилку и перевела взгляд с Гиддона на Олла. — Не смогла. Он сполна искупил свою вину золотом. Я не смогла ничего с ним сделать.
Мгновение они оба смотрели на нее, потом Гиддон снова опустил взгляд в тарелку, а Олл откашлялся.
— Должно быть, работа в Совете помогает выйти на свет нашему лучшему внутреннему «я», — сказал он.
Снова взяв нож и вилку, Катса нарезала баранину и задумалась. Она была знакома со своим внутренним «я», узнала бы его, доведись им встретиться лицом к лицу. Это «я» было чудовищем с одним голубым и одним зеленым глазом, хищником с громоподобным рыком. Это была злобная тварь, которая в неконтролируемой ярости бросалась на друзей, убийца, добровольное орудие королевского гнева.
Впрочем, это было странное чудовище, ибо при своей свирепой внешности внутри оно боялось и ненавидело свою жестокость, бичевало себя за дикость. И порой ему не хватало духа свирепствовать, и тогда в его сердце поднимался бунт.
Это чудовище иногда отказывалось вести себя как чудовище. А если чудовище перестает себя так вести, перестает ли оно быть чудовищем? Становится ли чем-то другим?
Наверное, она все-таки не знала своего внутреннего «я».
В этот вечер за столом в замке Гиддона витало слишком много вопросов, и было слишком мало ответов. Катсе вдруг захотелось, чтобы вместо Олла и Гиддона с ней путешествовали Раффин или По — у них были бы хоть какие-нибудь мысли.
Нужно остерегаться использовать свой Дар в гневе — вот в этом и есть пытка ее внутреннего «я».
После ужина Катса пошла на стрельбище в надежде, что пение летящих стрел ее успокоит. Там он ее и нашел.
Она искала здесь одиночества, но когда из тени вышел Гиддон, такой высокий, и тихий, ей захотелось оказаться в огромном зале, окруженной сотнями людей, пусть даже это будет бал и придется наряжаться в платье и надевать кошмарные туфли. И танцевать. Все, что угодно, было бы лучше, чем остаться наедине с Гиддоном здесь, где их никто не увидит и не прервет.
— Ты стреляешь в темноте, — сказал Гиддон.
Она опустила лук, предполагая, что это еще одна подколка.
— Да, — подтвердила она, — ничего другого в голову не пришло.
— В темноте ты стреляешь так же хорошо, как при свете?
— Да, — снова ответила Катса, и Гиддон улыбнулся. Ей стало страшно — если он собирается и дальше быть любезным, кто знает, к чему это приведет. Лучше бы оставался наглым, придирчивым и неприятным, раз уж они оказались наедине.
— Для тебя нет ничего невозможного, Катса.
— Не говори ерунды.
Но он, видимо, был решительно настроен не спорить. Еще раз улыбнувшись, Гиддон облокотился о деревянную перекладину, отделявшую дорожку Катсы от других.
— Как ты думаешь, что будет завтра? — спросил он.
— Честно, не знаю, — ответила Катса. — Ранда будет в ярости.
— Мне не нравится, что ты защищаешь меня от его гнева, Катса. Совсем не нравится.
— Я сожалею, Гиддон, об этом и о том, что пришлось тебя порезать. Вернемся в замок? — сняв колчан, она положила его на землю. Гиддон молча наблюдал, и в ее груди начала подниматься паника.
— Позволь мне защищать тебя, — сказал он.
— Ты не сможешь защитить меня от короля, это опасно и пустая трата сил для тебя. Пойдем в замок.
— Стань моей женой, и наш брак защитит тебя.
Что ж, он это сказал, как По и предсказывал, и слова ударили ее не слабее кулака По. Она не знала, куда девать глаза, было трудно стоять на месте. Она положила руку на голову, потом на перекладину, и заставила себя думать.
— Наш брак меня не защитит. Ранда не простит меня только потому, что я замужем.
— Но он смягчится, — возразил Гиддон. — Наша помолвка укажет ему выход — ведь он знает, что наказывать тебя опасно. Если скажем, что женимся, он отошлет нас со двора — сюда, в замок, и здесь король тебе ничего не сделает. А ты — ему. И видимость родственных чувств сохранится.
