Потребуют клятву они с тебя в том Что срезана жатва усердным жнецом. Клянись им Зевеса стрелой громовой, Когда ты из леса вернешься домой…
— Нет, не тогда, — перебила Туллия без всякого уважения к знаменитой волшебнице, перед которой трепетал и благоговел ее муж. — Теперь поклянись, Юний, в том, что Эмилий умрет. Я тебе верю, но твой вздох возбудил мои подозрения, что тебе вспомнилась былая близость к Турну и стало жаль его сына.
— Клянись, старец! — сказала сивилла. — Повторяй клятвы за мной…
— Не могу, — тихо возразил Брут.
— Я все равно погиб, — шепнул ему Эмилий, — не губи себя, отец мой. Ты нужен самому Риму.
Это была трудная минута для Брута.
— Эмилий будет сброшен в пропасть и его не станет больше на свете… клянись!.. — настаивала сивилла.
Брут поклялся.
Глава IX
Дочь Тарквиния Гордого
Сивилла ушла в лес бодрым шагом безгранично смелой тридцатилетней женщины и пропала в его густой чаще.
Фульвия робко сказала осужденному:
— Эмилий, ты был мне… ты был для меня… радостью жизни, надеждой, любовью… всем…
Больше ничего у нее не выговорилось. Она упала, рыдая, на руки Лукреции и своего брата.
Спурий и Валерий простились с осужденным, но из других участников охоты — никто. Все боялись подойти к нему. Сыновья и любимцы Туллии совершенно открыто радовались и насмешничали.
Печально повел Брут юношу в лес, но тотчас остановился. Новая надежда блеснула перед ним: к шатрам подошла толпа слуг в этрусских одеждах, а за ними показались другие с богатыми носилками, на которых под пурпурным навесом, защищавшим от солнца, лежала жена лукумона Арна Мелкнеса.
Трудно было узнать в этой умирающей женщине прежнюю Арету!..
Встав при помощи невольниц, она бросилась в объятия отца.
Тарквиний был жесток, но чувство любви к дочери еще не погасло в его развращенном сердце. Он нежно обнял и поцеловал Арну. После этого она весело стала здороваться с родными, пока не увидела связанного Эмилия.
— Эмилий под стражей!.. — вскричала она, затрепетав от ужаса. — Он связан… батюшка!.. матушка!.. что вы решили с ним делать?..
Подбежав к молодому человеку, она стала обнимать его со слезами.
— Милый мой друг, товарищ игр моих детских, чем ты провинился? Что намерены делать с тобой?..
— Я осужден на казнь, Арета, — ответил он, назвав подругу детства ее прежним именем, — я очень рад, что перед смертью вижу тебя и узнал, что твои чувства ко мне не изменились. Я теперь умру гораздо спокойнее, умру с мыслью о тебе, с твоим милым образом в сердце, с твоим именем на устах. Ах, Арета, Арета, как я люблю тебя!..
Он поник головой, скрывая проступившие горькие слезы сожалений не о своей собственной жизни, а об этой дивной молодой женщине, в годы полного расцвета сил загубленной мачехою.
— Погоди, Луций Юний! — обратилась прибывшая к Бруту, потом пошла к Тарквинию и преклонила колени в мольбе. — Батюшка! Мой дорогой отец! Я ничего у тебя никогда не просила, выслушай же благосклонно эту первую мольбу твоей дочери, если чувство любви ко мне еще не заглохло у тебя… Прости Эмилия!..
Сухой, удушливый кашель не дал ей возможности договорить.
Тарквиний с сожалением взглянул на погубленную дочь, и нечто, близкое к доброте, кротости, разлилось по лицу этого странного человека — нечто такое, что ясно сказало Коллатину, насколько он в своем мнении прав, всегда защищая престарелого дядю от намерений Брута и Валерия. Не будь этого злого гения, Туллии, Тарквиний Гордый не был бы тираном и Рим не возненавидел бы его до такой степени, как теперь, потому что переносил в былые времена очень терпеливо суровость других властителей, далеко не очень кротких.
Обняв дочь, Тарквиний нежно заговорил с ней:
— Арета!.. Арна!.. Милое мое дитя!..
Туллия в гневе оттолкнула жену лукумона от отца, закричав:
— Нет, нет, никогда!.. Эмилию пощады не будет!..
Арна обняла колени злодейки.
— Матушка, я слаба, больна… мне недолго жить… Неужели ты не исполнишь моей единственной мольбы?! Ведь просьбы умирающих священны!.. Томясь на чужбине, я надеялась найти здесь, у родных, отраду моей скорби. Неужели меня здесь встретит прежде всего казнь моего друга, казнь, без сомнения, незаслуженная им? Эмилий не может стать преступником, нет, нет!.. Я его слишком хорошо, слишком давно знаю, чтоб верить чьим бы то ни было обвинениям, клевете на него!.. Матушка, разуверь меня, возьми назад твои суровые слова, откажись от них!.. Такой ли встречи я ожидала на родине?!
— Арна, — сухо отозвалась Туллия, точно не слыша просьб, — довольно тебе на траве валяться! Встань! Вместо обычных приветствий и расспросов про здоровье ты меня мучишь твоими причудами!.. Нельзя отменить этот приговор, если бы я и хотела, потому что сивилла наложила свою руку на плечо осужденного. Тень Турна требует сына себе в жертву! Сивилла возвестила мне это с повелением казнить Эмилия тем же способом, каким казнен его отец.
— Что-то я не понял я ее туманных завываний, — вмешался Тарквиний, уже успокоившийся от нагнанного чародейкой страха. — Куда же она советовала послать наших сыновей?
— К Дельфийскому оракулу, — ответила Туллия, усмехнувшись на постоянную рассеянность, забывчивость и сонливость, владеющими ее мужем в последние годы.
— А я не понял, — вмешался Брут, — для чего надо мне непременно взять с собой деньги и одежду к водопаду?.. Кто придет туда за всем этим?..
— Вероятно, чтобы принести это в дар тени Турна, которого ты, Пес, сознайся, очень любил. А вы, стража, не пускайте вслед за ним никого в лес, чтобы не вздумали отнять Эмилия у старика силой.
— Пойдем! — сказал Брут Эмилию.
— Оставь! — возразила Туллия саркастически. — Дай ему проститься с друзьями! Пусть он прощается, и как можно нежнее!.. — Она поманила Брута к себе и шепнула: — Примечай! Я хочу видеть и знать, с кем ближе всех будет этот негодный сотник.
— Я его разорву на части моими собачьими зубами, прежде чем утопить. Ты недаром зовешь меня Псом, Туллия, — я постараюсь оправдывать данное мне тобой прозвище, — ответил Брут.
Пока они перешептывались, Валерий так же тихо успел сказать Эмилию:
— Ты не умрешь, мой друг, в пучине. Я подкупил сивиллу еще раньше ее появления здесь, она поклялась мне спасти тебя.
Фульвия безнадежно рыдала, обнявшись с Лукрецией. Арна продолжала молить свою жестокую мачеху и отца, попеременно обращаясь к ним.
— Не плачь понапрасну, Арета! — сказал ей Эмилий. — Твоей злой мачехе приятны только слезы и стоны людей, осужденных на смерть.
