Разлитие желчи было забыто, и можно надеяться, что обилие оленины не повредило пищеварению и не потребовало приема настойки ревеня. Конечно, у Чемберлена был злой язык, и он без зазрения совести преувеличивал, но когда он писал, что «Фрэнсис чванится своей челядью, своими нарядами и всем, чем только можно», он скорее всего говорил правду, потому что штат слуг Фрэнсиса, его секретарей, личных помощников, камердинеров, называйте их как угодно, быстро увеличивался, причем ему предстояло увеличиваться и впредь.
Надо полагать, не вся свита Фрэнсиса жила в Горэмбери, потому что в новой должности генерального прокурора ему придется проводить в Лондоне гораздо больше времени, а квартира в Грейз инне всех тоже не могла вместить. Без сомнения, штаб-квартирой генерального прокурора в этот период был загадочный Бат-Хаус, который оказался резиденцией на Стрэнде и именовался Арундельским дворцом. Двадцатисемилетний граф Арундел, ученый и большой знаток искусства, часто уезжал в Италию; он был главой семейства Говардов и приходился кузеном новоиспеченной графине Сомерсет и племянником ее отцу графу Суффолку. Пока граф жил за границей, за имением по его поручению присматривали родственники; Фрэнсис Бэкон снимал Бат-Хаус, он же дворец Арундел, и теперь понятно, почему Джон Чемберлен писал, что Фрэнсис обязан всему семейству Говард. Дворец, по мнению Стоу, «был одной из самых прекрасных и удобных резиденций в Лондоне, одноэтажный, с множеством просторных апартаментов; но на напечатанных впоследствии гравюрах мы видим низкие и отнюдь не роскошные постройки, хоть они и занимают очень большую площадь; из огромного парка, что раскинулся вверх и вниз по Темзе, открывались необычайно красивые виды».
Возможно, Фрэнсис Бэкон, его супруга и какая-то часть слуг жили в резиденции, которая, судя по гравюре Холларда, сделанной в 1604 году, и в самом деле состояла из нескольких зданий, которые можно было бы назвать и низкими, и далеко не роскошными, хотя, на наш современный взгляд, они очень живописны.
Все знаменитые дома находились на Стрэнде, на высоком берегу, спускавшемся к реке, и все, кто здесь жил, владея ли домом или арендуя его, считали долгом содержать владения в образцовом порядке, чтобы не ударить в грязь лицом перед соседями. Сам Фрэнсис родился в Йорк-Хаусе, неподалеку от Уайтхолла, и разве мог он когда-нибудь забыть роскошь, окружавшую его в детстве, когда его отец был лордом-хранителем большой государственной печати? Жить на широкую ногу для него было естественным состоянием, особенно после тех долгих лет, когда ему, молодому адвокату из Грейз инна, приходилось занимать деньги у брата и у друзей. Один из этих добрых друзей, сэр Майкл Хикс, уже не мог прийти к нему на помощь с мудрым советом, он умер от горячки летом 1612 года, четыре месяца спустя после смерти графа Солсбери.
Наконец-то завершились празднества и увеселения по поводу Рождества, Нового года, а также рождения первого внука их величеств и первого ребенка графа-палатина и его супруги, и теперь генеральный прокурор Фрэнсис Бэкон мог сесть за стол и написать письмо государю, дабы напомнить его августейшему величеству, что «время не стоит на месте». Король должен был в скором времени созвать парламент, и Фрэнсис опять смиренно умолял его величество «не покупать и не продавать парламент, но выступить в роли короля, а не торговца и подрядчика… Ведь Ваше Величество слышали ликующий звон колоколов и видели огни фейерверков в честь рождения Вашего внука, и сами можете сказать, что у Вас нет оснований сомневаться в любви к Вам народа Англии in punis naturabilis[20]. Да хранит Господь Ваше Величество».
К тому же он должен выступить со своей второй речью в качестве генерального прокурора перед Звездной палатой на заключительном заседании январской судебной сессии; первую речь, касающуюся запрещения дуэлей, он произнес пять дней назад. Сегодня, 31 января, он будет говорить не просто о лицах, обвиняемых в том, что они дрались на дуэли. Перед судом предстал некий Уильям Толбот, член ирландского парламента, католик, отказавшийся принести клятву верности тому, кого он считал «королем-еретиком». За это он был заключен в Тауэр, где просидел несколько месяцев, и теперь ему предстояло услышать официально вынесенный приговор. «На прошлом заседании нынешней сессии я представил на ваше рассмотрение вопрос о дуэлях, — говорил генеральный прокурор, обращаясь к их светлостям, — но нынче, на нашем последнем заседании, я представлю вам дело о самом жестоком поединке, который происходит в христианском мире, — это поединок между законной властью суверенных монархов, помазанников Божьих, призванных заботиться о благе общества, и все возрастающей гордыней и посягательствами папского престола, и этот поединок грозит безвластием и смутой».
Фрэнсис обрушил гневное обличение не на подсудимого Толбота, которого он вовсе не обвинял в личном предательстве, а на власть папы, которая способна внести смятение в души католических подданных его величества и лишить их ясного представления о том, кому они истинно должны повиноваться. «Приверженность граждан папе зиждется на его постановлениях. Нет никаких сомнений, что пришла пора искоренить убеждение, будто власть папы необходимо признавать in temporalibus[21], иначе это убеждение ослабит и погубит власть короля. Что касается вопроса веры… неужели и здесь все решает папа? Если бы кто-то спросил мистера Толбота, осуждает ли он убийство, прелюбодеяние, насилие, мусульманство… неужели он бы ответил, что будет относиться ко всему этому так, как повелит ему церковь?»
В заключение Фрэнсис обратился со словами милосердия к обвиняемому: «Уверен, что лорды высокочтимые судьи исходя из обычного благорасположения позволят вам не только оправдаться по всем пунктам предъявленного обвинения, но и привести такие дополнительные доказательства и смягчающие обстоятельства, какие Господь благорасположит вас представить».
Заседание кончилось тем, что Уильяма Толбота освободили и позволили уехать в Ирландию, причем даже без уплаты штрафа в 10 000 фунтов, который был на него наложен.
Наконец-то король принял решение о созыве парламента 5 апреля, и, как писал 3 марта Джон Чемберлен Карлтону: «За места в парламенте идет чуть ли не драка», — на сей раз это не было преувеличением, потому что когда избранные члены парламента собрались, выяснилось, что две трети из них никогда раньше в заседаниях не участвовали. Это не сулило ничего хорошего для самого парламента, в котором Фрэнсис надеялся возродить старые добрые традиции. Сам он был избран от трех округов — Сент-Олбанса, Ипсвича и Кембриджского университета: подношения королю не остались неоцененными, но он едва не лишился возможности эти округа представлять, потому что парламентарии подняли вопрос, а имеет ли право генеральный прокурор заседать в палате общин, — беспрецедентный случай в истории парламента. Была создана комиссия, проблему обсуждали и наконец пришли к заключению, что генеральному прокурору все же следует позволить участвовать в заседаниях. Он занял свое место как представитель университета, но начало сессии оказалось неудачным, в палате было слишком много новых лиц, от прежнего духа торжественной благопристойности не осталось и следа. Еще одна беда, как это понимал Фрэнсис и некоторые из членов палаты: его величество наконец-то нашел нового первого министра, который должен заменить покойного графа Солсбери, им оказался сэр Ральф Уинвуд, он хоть и ездил в качестве дипломатического посланника и во Францию, и в Голландию, но не был знаком ни с деятельностью парламента, ни с деятельностью правительства и вдобавок не обладал талантом привлекать к себе людей.
