В грамоте от 21 мая, разосланной по стране именем царицы Марфы Фёдоровны, сообщалось, ч то подлинный Дмитрий был злодейски убит в Угличе по приказу Бориса Годунова, а признать расстригу сыном её заставили посланцы Лжедмитрия. Подразумевалось, что народ не помнит, что от подозрении в убийстве царевича Дмитрия "очистил" Годунова сам Василий Шуйский, а во главе посланцев Лжедмитрия к Марфе стоял его близкий родственник Михаил Васильевич Шуйский-Скопин![61]
На другой день после коронации, 2 июня, по России полетела грамота о злодейских замыслах дьявола "и лихих людей, которые всегда Московскому государству хотят разоренья и кроворазлитья". "Бесовский умысел" родился, конечно же, "по совету с польским королём" для учинения в России "смуты и разоренья", осквернения церквей и убийств. Якобы цитируя документы из архива Лжедмитрия, Шуйский доказывал, что Московскому царству грозило расчленение. Новгород и Псков отдавались навечно Мнишекам, в них утверждалось католичество. Якобы Юрий Мнишек на допросе "признался", что Смоленск и Северская земля должны были отойти польскому королю вместе с царской казной, а вся Русь подлежала окатоличиванию. Словом, злодей "встал против Бога и хотел вконец государство христианское разорить и стадо Христовых овец в конечную погибель привести".
Спасителем всей Руси Василий Шуйский без ложной скромности назвал себя, воцарившегося якобы "благословением патриарха" (хотя в грамоте от 20 мая, перечисляя архиереев, патриарха он вообще не упоминал). Видимо, узурпатор уже решил, кто займёт этот пост, обещанный из тактических соображений Филарету Никитичу, приехавшему в Москву с останками царевича Димитрия только на следующий день, 3 июня. Решил царь и канонизировать "невинно убиенного" царевича Дмитрия: его останки ещё путешествовали из Углича в Москву, а Шуйский своей волей произвел царевича в святые и праведные мученики.
Виновной в признании расстриги законным наследником престола оказалась… царица Марфа, которую мы, пишет Шуйский, поскольку она действовала по принуждению, "во всем простили" и "умолили" Освященный собор просить у Бога милости, дабы Господь "от такого великого греха… душу её освободил". Грамоту сопровождал ловко состряпанный обзор переписки Лжедмитрия с римским папой и его легатом, раскрывающий зловещий заговор самозванца, папы и иезуитов по истреблению православия и обращению России в католицизм, — прекрасно состряпанная дезинформация![62]
В августе 1606 г. по городам была отправлена ещё одна грамота, в которой бедная царица Марфа слёзно винилась перед всеми, начиная с Шуйского, что "терпела вору расстриге, явному злому еретику и чернокнижнику, не обличила его долго; а многая кровь от того богоотступника лилась и разоренье крестьянской вере хотело учиниться". Эта грамота, так же как и грамоты от нового патриарха Гермогена с Освященным собором "и ото всей земли Московского государства", т. е. от несобиравшегося Земского собора, адресовалась в Елец — один из городов, где уже шло то страшное, что грозило всей России, и было вновь разожжено Шуйским: гражданская война.
"А ныне аз слышу, — писала якобы царица, — по греху крестьянскому, многую злую смуту по замыслу врагов наших, литовских людей. А говорите-де, что тот вор был прямой царевич, сын мой, а ныне будто жив. И вы как так шатаетесь? Чему верите врагам нашим, литовским людям, или изменникам нашим, лихим людям, которые желают крестьянской крови для своих злопагубных корыстей?"[63].
Пугая россиян коварными и безжалостными врагами, Шуйский хитроумно создавал состояние внешней войны. После резни в Москве не только оставшиеся в живых знатные шляхтичи, но и королевские послы были задержаны. Царь не смог удержаться от вымогательства денег у Мнишека и его товарищей (предварительно ограбленных), но объявил, что иноземцы взяты как политические заложники.
Народу разъясняли, что война неизбежна, она даже началась и слава Богу, что многие знаменитые воины врага уже в плену. Это ослабляет врага, шляхтичи пригодятся на переговорах о мире и размене пленных. Судя по тому, что поляков и литовцев сочли опасным держать в Москве и разослали в поволжские города, война ожидалась более страшная, чем нашествие Стефана Батория в XVI в.
Предлагая народу патриотически бряцать оружием, восхваляя своё величие и готовясь к смертоубийственной войне, Шуйский начал мирные переговоры с королем. Он не мог обойтись без интриги и для прикрытия обратился к послам Сигизмунда в Москве. Обманутые послы, надеявшиеся в результате спланированного ими с Шуйским свержения Лжедмитрия обрести на троне союзника, столкнувшись с резнёй поляков и литвы, были достаточно взвинчены.
Александр Гонсевский с товарищами решительно подчеркнул, что не жалеют о смерти Дмитрия, хотя о законности происхождения его "люди московские перед целым светом дали ясное свидетельство". Вы сами "всем окрестным государствам дали несомненное известие, что это действительно ваш государь. Теперь вы забыли недавно данное удостоверение и присягу и сами против себя говорите, обвиняя его королевское величество и нашу Речь Посполитую. Вина эта останется на вас самих!
Мы также приведены в великое удивление, — продолжали послы, — и поражены великою скорбью, что перебито, замучено очень большое число почтенных людей его королевского величества, которые не поднимали никакого спора об этом человеке, не ездили с ним, не охраняли его и не имели даже известия об его убийстве, потому что они спокойно пребывали на своих квартирах. Пролито много крови, расхищено много имущества, и вы же нас обвиняете, что мы разрушили мир с вами!".
Гонсевский с товарищами попал в точку, утверждая, что история с Лжедмитрием — внутреннее дело россиян. Отсюда следовала неприятная Шуйскому мысль, что и начатое им кровопролитие будет внутренней, гражданской войной. Более того, несмотря на собственную ярость, послы ясно выразили нежелание короля воевать: "Это пролитие крови наших братьев, произведенное вами, вы можете приписать толпе, и мы надеемся, что вы накажете виновных". Единственное требование послов состояло в том, чтобы их самих "и других людей его королевского величества, какие остались в живых, вместе с их имуществом" отпустили на родину.
Только угрожающее завершение речи Гонсевского позволило Шуйскому сделать вид, будто он с патриотическим пылом жаждет войны с иноземцами и иноверцами, виновными в российских бедствиях. "Если же вы, — заявили послы боярам, — вопреки обычаям всех христианских и басурманских государств, задержите нас, то этим вы оскорбите его королевское величество и нашу Речь Посполитую, Польское королевство и Великое княжество Литовское. Тогда уже трудно вам будет складывать вину на чернь. Тогда и это пролитие неповинной крови наших братьев падёт на вашего новоизбранного государя. Тогда ничего хорошего не может быть между нами и вамп. И если какое зло выйдет у нас с вами, то Бог видит, что оно произойдёт не от нас!"[64].
