Бабушка размалывала их в золотистую муку, смешивала с орехами гикори и грецкими орехами и пекла оладьи. И я никогда не пробовал ничего вкуснее.
Иногда у нее в кухне случалась авария, и она просыпала в желудевую муку сахар. Она говорила:
— Какая я растяпа, Маленькое Дерево! Я просыпала сахар в желудевую муку.
Я ничего не говорил, но всякий раз, как это случалось, мне доставалась лишняя порция.
Мы с дедушкой оба были заядлые любители желудевых оладий.
Потом, где-нибудь в конце марта, когда индейские фиалки уже расцвели и мы занимались добычей на склонах, ветер, холодный и промозглый, на долю секунды менялся. Он касался лица мягко, как пушинка. Он пах землей. Становилось ясно, что приближается весна.
На следующий день, или через день (начинаешь уже подставлять лицо, чтобы его почувствовать) мягкое прикосновение приходит снова. Оно длится немного дольше и становится все нежнее, и аромат его все слаще.
Лед раскалывается и тает на высоких вершинах хребтов, отчего земля набухает, и струйки воды сочатся в ручей, будто перебирая его тонкими пальчиками.
Тут, откуда ни возьмись, по всему подножью ущелья рассыпаются желтые одуванчики. Мы их собирали для зеленого салата — получается очень вкусно, если их смешать с огнецветом, диким салатом и крапивой. Из крапивы получается самый лучший салат, но на стеблях и листьях у нее есть крохотные волоски, которые жалят добытчика с ног до головы при попытках ее собрать. Мы с дедушкой много раз проходили мимо поросли крапивы, не заметив, но бабушка ее всегда находила, и мы ее собирали. Дедушка говорил, что не знает в жизни ничего такого, что приносило бы удовольствие и не имело в себе при этом какой-нибудь проклятой тайной загвоздки — которая рано или поздно становится явной. И это правильно.
На верхушке у огнецвета расцветает большой лиловый цветок. У него длинный стебель, который можно или очистить и съесть сырым, или приготовить, и тогда он напоминает по вкусу спаржу.
Горчица прорастает в горах лоскутами, похожими на разбросанные по склонам желтые одеяла, поднимая маленькие, яркие, канареечного цвета макушки, окруженные остро-пряными листьями. Бабушка смешивала их с другой зеленью, а иногда размалывала семена в пасту и готовила столовую горчицу.
Все дикорастущее в сто раз сильнее, чем домашнее. Мы выкапывали из земли дикие луковицы, и в горстке их было больше аромата, чем в бушеле домашнего лука.
Когда воздух согревается и начинаются дожди, горные травы вспыхивают яркими цветами, и кажется, по всем склонам гор разлиты ведра краски. У цветов фейерверка длинные, круглые красные бутоны, такие яркие, что кажутся вырезанными из цветной бумаги; заячий колокольчик расцветает маленькими голубыми колокольчиками, раскачивающимися на тонких, как лозы, стебельках, и выглядывает из-под груды камней или из трещины в скале. У горького корня большие лиловато-розовые цветы с желтыми сердцевинами, клонящиеся к самой земле, а лунный цветок прячется в самой глубине ущелья, покачивая, как ива, длинными стеблями, увенчанными на верхушке красно-розовой бахромой.
Разные семена рождаются и оживают, когда нагревается тело земли, получая тепло, пришедшее из чрева Мон-о-Ла. Пока она только начинает согреваться, прорастают самые крошечные из цветов. Но по мере того, как она согревается все больше, все больше становятся рождающиеся цветы, и соки начинают течь в деревьях, и они разбухают, как женщина в родах, и, наконец, пускают почки.
Когда воздух становится таким тяжелым, что трудно дышать, — ясно, что вот-вот начнется. Птицы спускаются с вершин и прячутся в ущелье и в кронах сосен. Над горой плывут тяжелые черные тучи. Нужно со всех ног бежать домой.
Стоя на крытой веранде, мы наблюдали огромные столбы света, добрую секунду, а может быть, две державшиеся на вершине горы, выпуская во все стороны щупальца или проволоку молнии, прежде чем снова отскочить в небо. Оглушительные хлопки — такие резкие, что становится ясно, что что-то раскололось вдребезги, — и вот раскаты грома то катятся по вершинам, то снова падают в ущелье.
Раз или два я был почти уверен, что это падают горы, но дедушка говорил, что горы держатся крепко и не упадут. И, конечно, горы не упали.
Потом гроза приходит снова — и высекает из скал на вершинах хребтов голубые огненные шары, и выплескивает голубизну в воздух. Внезапные порывы ветра треплют и гнут деревья, и взмахи тяжелого дождя с хлюпаньем шлепаются с неба, предупреждая, что за ними следом надвигается настоящая лавина воды.
Люди, которые смеются и говорят, что о Природе все известно и в Природе нет духа, никогда не попадали в весеннюю бурю в горах. Когда Она рождает весну, Она принимается за дело всерьез и раздирает горы, будто роженица вцепляется в покрывала.
Если дерево уцелело, выдержав все зимние ветры, но Она решает, что оно должно умереть, Она вырывает его из земли и швыряет вниз с горы. Она перебирает ветви каждого куста и дерева, и, ощупав все и вся Своими пальцами ветра и выбив, как покрывало, Она оставляет их чистыми и нарядными, освободив от всего, что было слабым.
Если Она думает, что дерево нужно удалить, и оно не поддается ветру, — бабах! — и на месте удара молнии остается только пылающий костер. Она — живая, Она рождает жизнь. Нельзя не поверить, если это видеть.
Дедушка говорил, что Она — в числе прочего — убирает все последы, которые могли остаться от родов прошлого года, чтобы ее новые роды были чистыми и сильными.
Когда бури проходят, новая, робкая зелень крошечными бледными ростками начинает проглядывать на теле деревьев и кустарника. Тут Природа проливает апрельский дождь. Его шепчущий перебор печален и тих, и он навевает туманы в ущелья и на пешие тропы, где капли сочатся со сводов отяжелевших от влаги, склоненных ветвей.
Это хорошее чувство, радостное и одновременно грустное — апрельский дождь. Дедушка говорил, что всегда испытывает подобное смешанное чувство. Он говорил, что становится радостно, потому что рождается что-то новое, и грустно, потому что знаешь, что нельзя его удержать. Оно пройдет слишком быстро.
Апрельский ветер — мягкий и теплый, как колыбель ребенка. Он тихонько дует на дикую яблоню, пока не раскроются белые, подернутые розовым бутоны. Их запах слаще жимолости, и на него к цветам роем слетаются пчелы. Горный лавр с розовато-белыми лепестками и пурпурными срединами растет всюду, от ущелий до самых вершин, бок о бок с фиалками под названием «собачий зуб» (мне они всегда казались похожими на «язык»), у которых длинные, заостренные желтые лепестки, и из глубины цветка выдается наружу белый «зуб». Потом, когда апрель становится совсем теплым, внезапно ударяет холод. Холод продолжается четыре или пять дней. Он нужен для того, чтобы зацвела ежевика, и называется «ежевичьей зимой». Без него ежевика не зацветет. Как раз поэтому в некоторые годы ежевики не бывает. Стоит холоду кончиться, зацветает кизил, как комья снега над горными склонами, — и в таких местах, где нельзя было и заподозрить его существования: посреди сосновой или дубовой рощи — вдруг — снежный всплеск.
