– Слава Деве! Спасибо Феле! – воскликнул счастливый моряк. И Тритон сын Посейдона громовым звуком своей трубы из раковины приветствовал появление златокудрого ангела.
…Но пришла тревожная ночь и Фела, будто предчувствуя смертельную опасность, стала заготавливать факелы из сухих водорослей, стаскивать к очагу выброшенные волнами деревянные обломки. Юная мать не ошиблась, стая оскалившихся шакалов явилась в полночь с бешеной пеной на разинутых пастях. Запах крови от родов и голод от последних дней гнал стаю к одинокой беспомощной жертве с малым дитём на руках. Увидев появившуюся шакалью ярость четвероногих животных, обречённая Фела приготовилась к последнему и отчаянному бою. Новорожденного сына привязала мокрыми скрученными водорослями к спине, где головка малыша находилась возле её тонкой шеи. В левой руке держала горящий факел, а в правой крепко сжимала острое копьё, выструганной Аном.
Пылающий огонь и искры на миг застопорили разъярённое стадо, но только шакалы смело двинулись, обходя костёр, как внезапно раздался тонкий пронзительный крик ребёнка на высокой ноте и своим пронизывающим аккордом точно парализовал слух настороженных животных, заставивших их замереть у роковой черты, словно невидимой преградой-стеной, возникшей вокруг Фелы. Ангел отчаянно сражался за свою и жизнь матери.
Прошло трепещущее заколдованное мгновение остановки, но теперь последовал смертельный прыжок шакальего вожака, своим примером ведущего стаю в атаку. Правда, смело выставленное копьё несчастной женщины пронзило горло голодной гадины, и главарь рухнул у ног хилой и хрупкой победительницы. Снова заминка, но остановить рычащий вал с пеной и острыми зубами, готовый разорвать на кровавые куски женщину и ребёнка, стало невозможно. Всё. Наступает конец.
Но опять раздаётся режущий резкий крик-писк новорождённого, будто понявшего, что спасения нет. И снова пронзённые острым голосом, точно разящими стрелами в торчащие уши шакалов, они будто немеют.
Жаль, что красоту полуобнажённой матери и новорождённого младенца в храбром поединке с голодным и беспощадным зверьём видели только звёзды и накатывающие волны. Прекрасная и величественная, смелая воительница Фела была подобно таврской Богини Девы, чей святой и героический образ сиял над Тавридой. Она могла умереть за жизнь сына, но смерть её не спасла бы тогда младенца. Надо жить и бороться, но силы были на исходе. Тогда она в отчаяние и безисходности обратилась с мольбой и просьбой к Богам и любимому мужу Ану.
– Помогите! Выручайте! Спасите!
И услышал голос истерзанной жены Ан, увидел кровавый трепетавший глаз костра, перед которым замерли звери в последнем броске на окровавленную жертву, и словно превратился в силуэт дельфина, взмыл над волнами, и стремительно понесся к берегу на выручку Любви.
Шакалы грозно рычали и клацали острыми зубами, подбадривая себя перед страшным огнём и смертельным копьём в руках слабой женщины-матери с малым ребёнком, чей острый крик будто пронзал их чуткий слух. Зверьё понимало, что ещё последний бравый бросок, и они вопьются в нежное и вкусное тело жертвы. Лапами царапали землю, подбадривая друг друга, и медленно подкрадывались полукольцом вокруг слабого мускулами человека, да ещё потерявшего веру в спасение.
– Что делать? – Думала и говорила сама с собой Фела. – Оставить сына, а самой броситься на растерзанье зверья? – Но они ведь тоже унюхают моё маленькое милое чадо и разорвут ребёнка! Лучше до конца сражаться вдвоём! – Решила уже приговоренная семья смертьюсудьбою. Обессилившая и упавшая на колени, Фела всё же воткнула копье в глаз первого налетевшего нападавшего животного.
И вдруг боевой и звонкий вопль обрушился на зверьё, а по их спинам, перемалывая хребты и позвонки, стала с силой гулять деревянное весло капитана и пирата «Дельфина». Его гнев и ярость в один миг расшвыряли трусливую и злобную стаю шакалов.
– Богиня, благодарю тебя! Ты во время прислала мне мужа на помощь! – Шептала упавшая наземь растерзанная мать, а ребёнок заливался счастливым криком, встречая отца, отбившего их от беды.
– Мои любимые, я с вами! – счастливо обнимал Ан жену и сына.
Теперь «Дельфин» часто выходил в море на рыбную ловлю, возил продавать улов на синопский рынок, а на вырученные деньги покупал продукты и дары для семьи. Все его дни проходили в тяжелой и трудной работе. Окрестности Бараньего Лба «Дельфин» хорошо изучил. Сынок Дим быстро подрастал и уже опытный рыбак всё также неистово любил Фелу и мальчугана.
Однажды в утреннем белом тумане «Дельфин» наткнулся на триеру, идущую на вёслах со спущенным парусом. Кормчий корабля приказал «Дельфину» подойти к его борту. Попав под прицелы луков, рыбак безропотно подчинился приказу и подвёл свою лодку к триреме, где тут же был схвачен в плен.
– У меня нет матроса умеющего и способного работать с парусом, ты этим и займёшься! – тоном приказа заявил кормчий. Сопротивляться было бесполезно.
Греческие триеры не имели укреплённых матч, но в запасе всегда находились две съёмные мачты, когда появлялся попутный ветер, то они вмиг устанавливались. Центральная мачта выставлялась в вертикальном положении и растягивалась для устойчивости тросами. Носовая мачта несла небольшой и управляющий парус – артемон, монтировалась наклонно, с опорой на акростоль.
– Возьмите на борт мою лодку, она всегда пригодится нам в плавание? – попросил «Дельфин» и кормчий исполнил его желание. Лодку подняли на палубу на нос триеры.
– Кто ты и откуда, ведь по-гречески ты разговариваешь с акцентом? – стал допрашивать «Дельфина» кормчий.
– Я из Тавриды, буря принесла меня с женой к тутошним берегам.
– Какая удача, а мы направляемся к твоим родным берегам, и ты поможешь нам ориентироваться у себя дома.
– Хорошо! Стану лоцманом и проведу ваш корабль по знакомым местам. – Согласился «Дельфин», ведь отказаться он не мог, его бы сразу убили.
Даже не поев, пленный рыбак тут же стал руководить по установке мачт и парусов, а попутный ветер сразу надул полотнище, дав хороший ход триере.
– Втянуть вёсла! – приказал кормчий привязанным рабам-гребцам.
Измочаленные адским трудом несчастные с радостью исполнили желанный приказ, обещавший им отдых, пока ветер гнал корабль.. Их ладони сочились кровавыми пузырями и треснувшимися мозолями от ручек деревянных вёсел. А спины иссечены плётками надсмотрщиков.
Кормчий устал от ночной вахты и вместо себя посадил за руль «Дельфина». Теплая струя «Анатолийского Флейтиста» наполняла ветреной энергией широкий парус, и трирема бодро пенила воды Понта Эвксинского, оставив южную Анатолию, пахнущую цитрусами. И Синоп с Бараньем мысом растворился в синеве моря и неба. Во время работы с парусом и прогулок по кораблю, «Дельфин» заметил, что трюмы и палубы были до отказа забиты греческими товарами, видно предназначенными для Тавриды.
«Но в какой город они держать путь?» – задавал он себе вопрос. « В Херсонес или Боспор Киммерийский?. Узнаю потом. А сколько гоплитов на борту? Тоже сосчитаю днём».
