Скромный чиновник, который, впрочем, был работником отдела благоустройства территории, понял отведенную ему роль — проверить условия содержания ребенка.
Французская бледность, конечно, была в курсе, что Виолетта собирается усыновить ребенка. Но вот так сразу…
Лидия не успела усомниться в намерениях своей молочно-восковой подруги. Улитки ее ушей порозовели — из телевизора звучал взволнованный орган. Лидия заглянула через плечо изменщицы-подруги — на экране телевизора органистка комично порхала ногами по педалям органа.
Торжественный Бах прервался, пробрав филармонистку до трубчатых косточек. Органистка величественно встала и величественно же раскланялась публике.
Телекамера наехала на исполнительницу. В ней Лидия узнала… «колхозницу», которую когда-то в далекой юности отлучили от народных инструментов за критические дни в общежитии.
Человек поднимающийся
Рассказ
Этот пыльный днем и грязно-липкий ночью городишко, с его вокзалом, стал для Человека (а теперь Беженца) безвидным и пустым. Хотя вокруг сновал озабоченный вокзальный люд, навьюченный разномастными сумками и волокущий одинаково скрипучие коляски. Пестрый копошливый мир искажался черно-белым граненым восприятием Человека.
Он прошел через вязкую людскую массу инородным телом, медленной, как бы энергосберегающей поступью. Спустился по выщербам попираемых тысячами башмаков вокзальных ступенек. Как вкопанный остановился. Затем, после зыбкой паузы, строгим перпендикуляром двинулся к дороге, пресмыкающейся перед вокзальной площадью. Человек замер у обочины, стал всматриваться в номера машин, выискивая гортанноязычную серию.
Неустойчивые фиолетовые волокна неонового света безболезненно пронизывали траурную листву придорожных каштанов, и блики разбегались по капотам суетливых автомобилей. Машина с ругательными (так Человек определил для себя) неместными номерами все не подворачивалась. Наконец, из-за поворота вынырнула одна — с долгожданным номером на выпяченной челюсти бампера. Человек пружинисто оттолкнулся от бордюра и… бросился под колеса. Дурные лошадиные силы металлическим ударом отшвырнули его прочь, шмякнув об уродливый асфальт…
Человек, выборочно шагнувший под машину, надеялся остаться щадяще обезображенным, чтобы далекие бедные родственники, приютившие его с дочерью на время, не отказались от него, мертвого — не оставили тело в морге. Он хотел остаться приемлемо воспринимаемым любимой дочерью.
Надежнее было бы броситься под надменный фирменный поезд, нетерпеливо отстаивающийся на здешней станции. Но Человека удержала от этого претенциозная нелюбовь к мясокостному фаршу. А главное: кто-то должен был отвечать за его смерть, кто-то из гортанноязычных. Они Человека сделали Беженцем, они его обездолили и подтолкнули к последнему шагу. Теперь вот сделали трупом.
Сбитый машиной, Человек, однако, не погиб. Он даже находился в полусознании: открытые неостекленевшие глаза блуждали по морщинистому от полупрозрачных перистых облаков небу, подсвеченному традиционной луной. Человеческий взгляд нестерпимо цеплялся за вислоголовый придорожный фонарь, сочувственно притушенный и озабоченно склонившийся над Человеком.
Прах истлевающих под травмированным тонкокорым черепом мыслей заволакивал, казалось, полушария мозга до гладкости бильярдного шара. На ненадежно зыбкой поверхности сознания плавала крошевом реальность.
Когда Человек еще не был Беженцем, жизнь в родном Суровом городе была опасно терпимой. Чтобы обеспечить ее, такую, Человек возвел необозримо высокий забор вокруг своего жилья. Он опутал весь периметр двора паутиной безжалостных оголенных проводов, подключаемых к электротоку на ночь. Таким образом вроде бы отгородился от нетерпимых посягателей.
Но посягатели не стали штурмовать монументальный забор, а насмешливо въехали во двор к Человеку на грузовике — через соседний двор, играючи завалив дощатую изгородь и оборвав обесточенные на день провода.
Один из посягателей, нестандартно квадратный, исказив в гримасе нижнюю губу, ударом ботинка в голову отключил Человека от реальности, не дав дотянуться до гладкоствольного ружьишка. Квадратный и его небритая братия потешались над беспомощным Человеком, громили трудно заработанную мебель в доме и таскали за русую косу дочь Человека — десятиклассницу.
Кошмар длился недолго, но казался вечностью. К счастью, и вечность тоже заканчивается. Пришел Уважаемый Пегобородый, изрек что-то неизбывно философское очнувшемуся Человеку и усмирил стальным взглядом зоологически небритых.
Вот так Человек вынужден был стать Беженцем. Тот же вероломный грузовик, загнанный во двор к Человеку через безнадежных соседей, грузился его нехитрым скарбом. Человеку помогал один сознательный из окружения нестандартно квадратного. Это — по велению Уважаемого Пегобородого. Сознательный остался на ночь как бы караулить. Он озабоченным часовым стоял на резном крылечке, прикрыв, как футболист, свои «общечеловеческие ценности». Сознательный говорил с человеком на языке межнационального общения. В Суровом городе он был чающим межрайонного признания поэтом.
Последняя ночь в Суровом городе оказалась низкооблачной и однозначно пронзительной. Гроза, однако, не разразилась. Рассвет усложнялся индустриальным пейзажем в стиле первых пятилеток. Клочковато нахлобученные тучи, ворочавшиеся над городом, как-то искусственно, в одночасье откачнулись и обнаружили лирического цвета небосвод.
Человеку это символичным не показалось. Пора было отправляться прочь, в дорогу. Будущий мелкопоместный классик местной литературы, которому предстояло быть за рулем груженной пожитками машины, мучился с дохлым стартером. Автомобиль, несмотря на непоэтические усилия шофера-лирика, заводиться не желал.
Человек тем временем еще раз обошел свой двор: виноград на легкой беседке, казалось, сник листвой, асфальт возле забора вспучился от напора всепроникающего свинороя, в фундаменте дома у крыльца зияла основополагающая трещина.
Грузовик наконец-то зарычал и, напрягшись, отлип от асфальта и выехал в раскрытые ворота.
По внезапно повзрослевшему лицу дочери текли слезы. Человек принужденно отвернулся от своего бывшего дома. Поехали.
Дорога была вовсе не близкой. Болезнетворные думы Человека сменялись созерцанием многозначительных загородных пейзажей. Философско-лирический путь несколько раз преграждали местные организованные борцы с инакоговорящими. Водитель-стихотворец, тем не менее, все улаживал. Лишь однажды пришлось отстегнуть смехотворную по сравнению с дочкиной честью сумму и снять с кузова не очень новый письменный стол. Для обустройства военно-полевого быта придорожных борцов.
Ехали почти безадресно — в маленький пыльный городок, к невиданной с юношеских времен родне, что седьмая вода на киселе.
