Жуткая ночь
В домике Могученко на скате Малахова кургана в эту ночь, когда собирались топить корабли, никто не спал. Батенька после трех суток отсутствия пришел домой угрюмый, разбитый и на расспросы семейных только сердито огрызался. Веня умаялся за день и все приставал к большим: «Когда же пойдем? Опоздаем, ничего не увидим!» Анна уговаривала Веню прилечь рядом с батенькой, который лежал под пологом, кряхтел, вздыхал, бормотал что-то про себя, а то и вслух начинал бранить кого-то. В такие минуты Веня боялся отца и наотрез отказался лечь рядом с ним.
– Веня, заснешь сидя, а потом тебя не поднимешь!
– Ни за какие деньги не усну! – уверял Веня и, конечно, уснул.
Так с ним бывало только раз в году – в ночь на светлый праздник, когда он ждал и не мог дождаться, чтобы посмотреть, как люди со свечами обходят церкви, как качаются всюду бумажные китайские фонари и гудят колокола.
И ночь 11 сентября в Севастополе походила на единственную в году ночь, когда русские города оживлялись и весь народ высыпал на улицы.
Веню разбудили угрозой, что уйдут на Городскую сторону без него. Пока Веня спал, приходил от Корнилова курьер и увез батеньку на корабль «Ростислав» – зачем, никто не знал. Вернулась с Сухарного завода из ночной смены Ольга. И Маринка пришла из парусной мастерской, куда ей велели прийти на работу ночью; этого еще не бывало никогда.
– Милые мои, что у нас было-то! – говорила Ольга. – Проклятой-то анафема[182]Меншиков велел Сухарный завод прикрыть, печки взорвать порохом… Квашни разбили, противни в бухте утопили…
– А мы, милые, – перебила Маринка, – из старых парусов чехлы для матрацев шили. Крестный Хонин велел отдать в госпиталь восемьсот новеньких коек. Он их для своих матросиков на корабль приготовил. Морской травой набивали – и то велел отдать, не пожалел. Раненые-то на голых каменных плитах валяются. Нашили мы матрацев, а что толку: в городе ни сена, ни соломы. Чистая беда!
В дом возвратилась из госпиталя печальная Хоня с заплаканными глазами.
– Девушка, да ты вся в крови! – всплеснула руками мать.
Веня кинулся было к Хоне и отшатнулся:
– Фу, как от тебя пахнет!..
– Отойди, Веня, замараешься! – сказала Хоня устало. – Не знала, что в человеке столько крови есть!
– А доктора режут? – спросил Веня. – Отрезают ноги, руки?
– Отрезают, милый! – ответила Хоня, снимая замаранную в крови одежду.
– А если кого в голову – и голову отрезают?
Хоня покачала головой:
– Да как же, милый, человек может без головы быть? Подумай-ка!
– Ну да. А батенька про Меншикова сказывал, что он голову потерял!..
Анна и Маринка засмеялись. Не смогла сдержать улыбки и Хоня. Только с лица Наташи не сходит печаль.
– Вот ты какая! – с укором говорит Наташе брат. – У всех новости, а у тебя ничего нет. Коли Стрёма не пришел, у тебя в голове пусто!
– Верно, милый… – со вздохом соглашается Наташа.
Веня уже забыл, что надо идти смотреть на затопление кораблей. Упав на стол головой, он засыпает… Хорошо быть солдатом! Пуля – вжик! – в голову. Приходит доктор – раз! – голову на прочь, и лети на небо… Вене сделалось жутко, он хочет бежать от доктора, а ноги не сдвинуть с места.
– Что же это он, опять заснул? Пойдешь ты или нет?
Веня встрепенулся:
– Пойду, пойду. Ишь вы какие, без меня хотели уйти! Я и не думал спать!
В толпе
– Куда бежишь? Если ты не будешь слушаться, мы тебя не возьмем! – грозит Вене маменька, запирая дом на замок.
Веня прекрасно понимает, что уже не взять его никак не смогут, но ему немножко страшно убегать ночью при луне, и он примиренно советует матери:
– А вы меня за обе руки возьмите. Да крепче держите, и я не убегу… Вот так!
Ольга берет Веню за левую руку, мать – за правую. Дорога идет под гору… Молчаливые люди обгоняют семью Могученко. И внизу видно: от Пересыпи к мостику идет народ.
