Раздается звук захлопывающейся тяжелой металлической двери. Затем мы слышим биение сердца приговоренного и жужжание разогреваемого электрогенератора. Включается вольтметр.
Папа широко раскрывает глаза и притворяется, что ему очень страшно. Если бы он знал.
Казнь начинается. Стул неистово трясется. Я вижу, что папа не ожидал, что все окажется настолько серьезно. Подошвы его сандалий бьются о ступни. Слышится резкий стрекот статического электричества.
Ко мне подходят и встают рядом два парня в кепочках, наблюдая за происходящим. Папа не сдается.
— Держись, пап, подбадриваю я.
Его лучшие очки соскальзывают с носа, ненадолго приземляются на колено и падают на пол.
Один из парней хохочет и тычет пальцем в сторону отца.
— Ты можешь это сделать! — кричу я, наклоняюсь и поднимаю очки. Смотрю на папу: он дико вращает глазами.
Стрелка вольтметра преодолевает половинную отметку. Женщина, разменивающая деньги, наблюдает за нами снаружи. Она курит. Ей скучно.
От папиной головы поднимается дымок. Его лицо покраснело, но, к моему удивлению, он сияет, улыбаясь так, что зубы клацают. Он прерывисто смеется, подскакивая на сиденье. Я вижу контур костяшек на его руках; кожа на них побелела.
Из папиной макушки вырывается столб дыма. Звук такой, словно что-то поджаривается и шипит на сковородке.
По мере того как электрический звук затихает, остается лишь монотонный писк монитора, показывающего, что папино сердце якобы остановилось.
— Ура! — кричу я.
Мальчишки с одобрением кивают и уходят. Дым стелется по низкому потолку и выливается в окно — водопад наоборот. Как чайник, закипающий под навесным кухонным шкафом. Стул постепенно перестает трястись.
Глаза у папы закатились. Он ослабил руки, вцепившиеся в кресло. Голова упала на плечо. Язык вываливалился. Конечности безвольно повисли.
Я подхожу к трону и беру его руку, точно собираюсь сделать ему предложение.
— Ты не умер, — говорю я.
Взгляд снова концентрируется. Папа издает долгий гортанный стон. Руки медленно приподнимаются, повисшие запястья трясутся. Эксперимент удался. Уже несколько месяцев, может и дольше, папа не притворялся ожившим трупом. Его зомби-рука хватает меня за горло. А потом обнимает.
— Ты не умер, — повторяю я.
Регресс
Сегодня среда. Мы сидим за обеденным столом. После моего лечения папа опять вышел на работу и стал гораздо общительнее за ужином. Я подумываю стать психиатром.
На закуску у нас была медовая дыня с пармской ветчиной, а на горячее — марокканский кускус с бараниной и изюмом. Впервые за много недель папа приготовил ужин.
Я все думаю о Грэме. В течение многих лет я слышал, как родители говорят о своих друзьях, и какие только имена, фамилии и прозвища они не называли: Майя, Рыбина, Хрюн, Чесси, Морвен, Дилли, Молчун, Колин. И все же я не могу припомнить никакого Грэма. А по телефону мамина подруга Марта говорила о нем так, будто это довольно важная личность, которую все знают.
Родители рассуждают на тему общественного транспорта.
— Летать самолетом уже почти дешевле, — говорит папа.
Мне кажется, что у родителей не должно быть от меня никаких секретов.
— А ну хватит, — прерываю их я и поднимаю вилку. — Хочу обсудить кое-что другое.
Они оба смотрят на меня.
— Оливер, в приличном обществе, если хочешь поменять тему разговора, нужно притвориться, будто она как-то связана с предыдущей темой, — замечает отец.
— Очень важный навык, — соглашается мама. — Твоя бабушка, например, овладела им в совершенстве.
— Могу попробовать, — предлагаю я.
— Ладно, — соглашается мама. — В данный момент мы говорим о ценах на железнодорожные билеты.
— Представь, что ты ведущий новостей, переходящий от сюжета к сюжету, — подсказывает отец.
— Железнодорожные билеты, говорите? — я выдерживаю драматичную паузу. — Какая скучная тема! Давайте лучше поговорим о том, о чем я хочу. Кто такой Грэм?
Родители переглядываются.
— Один наш старый друг, — отвечает мама.
Папа шепчет, прикрывая рукой рот:
— Это тот парень, у которого я увел твою маму. — И хихикает как гремлин, дергая плечами.
Мама смотрит на него, как на младенца. Его губы складываются, чтобы произнести «ой», потом он выпрямляется и снова принимает серьезный вид.
— Насколько старый этот друг? — спрашиваю я.
— Старый-старый, — отвечает мама и делает глоток вина.
— Почему я раньше о нем не слышал?
— Ну… потому что мы давно его не видели. Ллойд, передай, пожалуйста, сливовое чатни.
Папа толкает чатни по скатерти.
— Ты собираешься с ним пообедать, — констатируй я факт.
— Да, ты одна, между прочим, — кивает папа.
— Верно, Ллойд. Я обедаю с ним, потому что он переезжает в Порт-Эйнон.
— И он твой старый друг, — добавляю я.
— Точно, — подтверждает она. Раздается хлопок: это мама открыла банку с чатни.
— Разве ему по карману жилье в Порт-Эйнон? — встревает папа.
Мама выуживает вилкой сгусток кроваво-красной жижи и стряхивает на край тарелки. Папа поднимает с пола салфетку.
— Неужели он наконец нашел работу? — добавляет он.
— Ллойд, речь идет о парне, который почти десять лет организовывал школы капоэйры по всем Соединенным Штатам. Коттедж в Порт-Эйнон ему вполне по карману.
Парень. Она называет его парнем. Это меня беспокоит.
— Вот уж не знал, что танцы так хорошо оплачиваются.
— Капоэйра не танец, Ллойд.
— Ой, простите, — отвечает папа и подмигивает мне.
Мама вскидывает брови, прежде чем продолжить.
— Как бы то ни было, с его стороны было очень любезно пригласить нас на ужин.
— Погоди, проверю, не занят ли я. — Папа переворачивает страницы воображаемой записной книжки, качает головой и щелкает языком. — Вот жалость, у меня в выходные занятия балетом…
Я смеюсь.
— Ллойд, не будь идиотом.
Не будь идиотом — блестяще!
— Нет, серьезно, у меня куча работы.
— Брось, ты не виделся с этим парнем десять лет.
Ну вот, опять — с этим парнем.
— Видела бы ты, сколько работ мне нужно проверить.
— Я проверю за тебя, пап, — вмешиваюсь я, думая, что было бы неплохо ему время от времени выбираться из дому.
