Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 126
С заметной завистью они взирали на тех, что стояли в непосредственной близости от сложенной поленницы и обладали наивысшим правом лично поджигать еретиков. А лучшие, с заметным высокомерием в глазах, ревниво следили за тем, чтобы ни одна из щеп, брошенных в костер, не прошла мимо их рук.
Четыре человека уже стояли с полыхающими факелами в руках и ждали соизволения брата Артура. Поджигать полагалось с четырех сторон, тем самым как бы обозначив крест, чтобы у дьявольской силы не было ни малейшего шанса выбраться из огненного круга. Люди, держащие факелы, были в особой чести у инквизиции. Епископ Франции каждого из них знал лично, а по воскресеньям допускал к своей руке, благословляя. Первые двое из них, Жан и Жак, работали в мясной лавке и прославились тем, что распознали ересь в проповедях бродячих монахов. Двое других проживали рядом с церковью Сен-Жермен-де-Пре. Один держал цветочную лавку, а другой просил милостыню у ограды церкви. Но оба ревностно стояли на страже религиозных догм и нашептывали святой инквизиции на всякого неблагонадежного.
На счету у славной четверки было не менее двух десятков еретиков. Церковь с доносчиками расплачивалась щедро, из имущества казненных, каждый из них мог считать себя состоятельным человеком.
А бродягу Клода, собиравшего милостыню у церкви, можно было назвать королем нищих. Когда он протягивал руку за очередным подаянием, то на его запястье сверкал широкий золотой браслет с изумрудами, а грязную шею украшал крест, усыпанный крупными бриллиантами. Нищий любил говорить о том, что крест ему пожаловал сам епископ за выдающиеся заслуги перед церковью, но парижане знали, что действительность выглядела куда более неприглядно. Три месяца назад был предан костру ростовщик Матвей, у которого в должниках числилась едва ли не половина Парижа, а Клод, проходивший по этому делу свидетелем, выпросил у епископа в качестве вознаграждения золотой крест.
Клод не был беден и вполне мог вести образ жизни преуспевающего горожанина. Многие ремесленники в сравнении с ним и вовсе выглядели неимущими, но попрошайничество, сделавшееся смыслом его существования, не позволяло мыслить как-то иначе.
Брат Артур посмотрел на епископа. Тому следовало давно бы подать знак, но он отчего-то медлил.
Неожиданно Марсель что-то произнес. Брат Артур невольно воззрился на распятых еретиков.
— Еретики хотят покаяться в своих прегрешениях перед Господом Богом, — обратился он к застывшей толпе. — Мы слушаем тебя, — в голосе монаха послышалась терпимость.
— Я никогда не видел Париж с такой высоты, — хрипло сказал художник. — Он очень красив. Жаль, что мне не придется нарисовать увиденное… Ты слышишь меня, дед?!
Епископ слегка наклонил голову, давая разрешение на казнь, и брат Артур, прерывая предсмертную исповедь еретика, распорядился:
— Поджигайте!
Почти одновременно четверо мужчин сунули факелы в сухую солому, которая, яростно затрещав, принялась выбрасывать в небо языки пламени. Огонь, распаляясь, свирепствовал все более. Сначала он обжег лицо Марселя, заставив его взвыть от боли, а потом сорвал с Луизы платье, безжалостно и бесстыдно обнажив ее истерзанное тело. А потом, видно устыдившись собственного бесчестия, укутал ее красивую фигуру густыми клубами желтого дыма, спрятав ее от злорадных взглядов.
Уже через полчаса все было кончено. На обгорелых крестах, стянутых стальной проволокой, остались висеть два обугленных дымящихся трупа.
* * *
Старый Экзиль подъехал к кострищу далеко за полночь. В этот час собор Нотр-Дам казался особенно угрюмым. В окнах на втором этаже горели свечи, и красные блики, пробиваясь через матовые стекла, падали смутными отсветами на оскалившиеся морды застывших каменных химер. Сейчас они выглядели живыми и с высоты многометрового величия посматривали на снующих внизу людей как на никчемных насекомых.
Стражи у кострища уже не было. Парни ушли два часа назад, чтобы пропить заработанные деньжата в ближайшей таверне. Не опасаясь быть узнанным, старик поднялся на пепелище, скорбя, склонился над внуком и принялся раскручивать на обугленных запястьях проволоку. Потом снял мертвеца с перекладины и, почти невесомого, бережно отнес в телегу.
Следующей была Луиза.
На правой ее кисти он разглядел серебряный браслет с несколькими гранатами. Странно, что никто из стражи не позарился на столь красивую вещь. Правда, вот камушки растрескались от жара, да металл заметно оплавился.
Скорее всего, видели, но не забрали из суеверия.
Бережно, как если бы Луиза была всего лишь ранена, старик поднял ее и уложил рядом с мужем. Пусть и после кончины они будут неразлучны. И, взяв лошадь под уздцы, Экзиль поехал в сторону кладбища.
Могилу он вырыл загодя, сразу за оградой. Таких захоронений здесь было несколько — все без крестов. Еретики, одним словом. Дно могилы он укрыл пышным лапником, а сверху постелил мягкую материю, чтобы лежать в землице им было не жестко. Взяв под руки Марселя, осторожно уложил его в яму. Подумав, снял с себя рубаху и бережно укрыл ею внука, так-то оно поуютнее покоиться будет, — и, прочитав молитву, стал засыпать его землей.
Могила для Луизы удалась. Она получилась глубокой, с гладко выровненными стенами. У внука не столь хороша. Оно и понятно, сначала ведь для невестки старался, а потом подустал малость, силы-то не беспредельные. Но ничего, внучок в обиде не останется, кроме еловых веточек еще и досок ему подложил.
Луиза была невесомой. При жизни она такой не казалась. Старик бережно уложил обугленные останки на грубый холст, постоял немного, прочитал молитву и, поплевав на ладони, принялся засыпать могилу темно-коричневым суглинком.
Откуда-то из темноты вышла бродячая псина. Сверкнула на старика зелеными глазами и, глухо прорычав, затрусила в глубину кладбища.
Старик Экзиль достал заготовленный мешочек и сыпанул в него по горстке землицы из каждой могилы. И, закатив глаза, сделал нехитрый наговор. А потом, подхватив лопату, устало пошел к заждавшейся лошадке.
* * *
Двери собора Нотр-Дам, несмотря на поздний час, были открыты. Оно и понятно, разговор с Богом может быть безотлагательным, — чего же тогда выстаивать перед закрытыми вратами!
По обе стороны от входа полыхали факелы, бросая рваные густые тени на брусчатку. Монах перекрестился на распятие и, натянув клобук на самый нос, вошел в храм.
— Это ты, брат Филипп? — послышался голос настоятеля из глубины храма.
— Да, отец Поль, — отвечал вошедший, — пришел помолиться. Не спится мне.
— И меня сон не берет, — признался аббат. — Все на картины смотрю, — показал он взглядом на полотно, с которого, застыв в красках, смотрела Луиза. — За еретиков прошу перед Господом, как-никак — божьи дети. Епископ велел пока здесь картины повесить, у алтаря, пускай весь город посмотрит. Ну да ладно, молись себе, пойду я! — вздохнул настоятель и пошел в келью.
Оставшись в одиночестве, старый Экзиль убрал с лица клобук, снял полотно со стены. С минуту он созерцал красивые девичьи черты, потом отцепил от пояса небольшой мешочек с красками и на обратной стороне холста уверенно нарисовал грифона.
Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 126
