— Как у тебя с воздухом, Чибис?
— Нормально, Кип, нормально.
Оскар взывал ко мне. Я моргнул и заметил, что моя тень исчезла. Раньше она ложилась передо мной под углом к колее. Колея была на месте, а тени не было. Это меня огорчило, и я оглянулся посмотреть, куда же она подевалась. Она была позади. Проклятая тварь пряталась от меня. В игрушки вздумала играть!
«Так-то лучше!» — сказал Оскар.
— Здесь внутри жарковато, Оскар.
«Думаешь, снаружи прохладнее? Следи, парень, за тенью — и за колеей».
— Ладно, ладно! Не учи. — Я решил, что не позволю этой тени снова исчезнуть. От меня — прятаться? Ха! — Здесь внутри чертовски мало воздуха, Оскар.
«А ты дыши не так глубоко, старик. Мы справимся».
— Сейчас я дышу где-то на уровне носков.
«Так дыши на уровне рубашки».
— Вроде бы там корабль пролетел?
«Откуда мне знать? Глаза-то у тебя».
— Не умничай. Мне не до шуток.
Я сидел, держа Чибис на коленях, а Оскар действительно вопил — и Мамми тоже.
«Вставай, толстая обезьяна! Вставай и пытайся».
«Вставай, Кип, милый! Осталось всего чуть-чуть».
— Просто хочу отдышаться.
«Хорошо, а теперь вызывай станцию Томбо».
Я сказал:
— Чибис, вызывай Томбо.
Она молчала. От испуга я очухался.
«Станция Томбо, прием! Прием! — я поднялся на колени, встал на ноги. — Станция Томбо, слышите меня? Помогите! Помогите!»
Мне ответили: «Вас слышу!»
«Помогите! May-day!{29} Умирает девочка! Помогите!»
Вдруг у меня прямо перед глазами очутились огромные блестящие купола, высокие башни, радиотелескопы, гигантская камера Шмидта. Я запинаясь, шагнул вперед.
May-day!
Открылся огромный люк, из него выбрался вездеход. Голос в наушниках сказал: «Мы идем. Оставайтесь на месте. Конец связи».
Вездеход остановился около меня. Из него выбрался человек, подошел и прижался шлемом. Я выдохнул:
— Помогите мне втащить ее внутрь!
В ответ я услышал:
— Ты причинил мне неудобства, браток. Не люблю тех, кто причиняет мне неудобства.
Вслед за ним из вездехода выбрался другой, побольше и потолще. Тот, что был поменьше, поднял какую-то штуку, похожую на фотоаппарат, и направил ее на меня. Это последнее, что я помню.
Глава 7
Не знаю, везли ли они нас обратно на вездеходе или сколопендер выслал корабль. Я очнулся от пощечин, и понял, что лежу на полу. Охаживал меня Тощий — тот, кого Жирный называл Тимом. Я дернулся дать сдачи, но не смог и шевельнуться — на мне было что-то вроде смирительной рубашки, которая спеленывала меня плотно, как мумию. Я взвизгнул.
Тощий схватил меня за волосы, вздернул голову и попытался засунуть мне в рот большую таблетку.
Я попытался его укусить.
Он врезал мне еще сильнее и вновь попробовал запихнуть мне таблетку. Все с той же подлой рожей.
Я услышал:
— Да ешь, малец.
Я скосил глаза. Там стоял Жирный.
— Съешь, — повторил он, — тебе дней пять маяться.
Я съел таблетку. Не потому, что послушался, а потому, что одной рукой мне зажали нос, а другой протолкнули таблетку в рот, когда я наконец его раскрыл. Жирняга поднес чашку воды, чтобы запить; тут я не сопротивлялся, пить хотелось.
Тощий вогнал мне в плечо лошадиный шприц. Я высказал ему все, что о нем думаю; я так редко выражаюсь. Тощий, словно глухой, пропустил мои слова мимо ушей; толстяк хихикнул. Я перекатил взгляд на него.
— Ты тоже, — простонал я слабо, — продажная тварь.
Жирный неодобрительно крякнул.
— Радуйся, что мы вам жизнь спасли, — он добавил: — Только я тут ни при чем — по мне, так ты просто жалкий неудачник. Но ему ты нужен живым.
— Заткнись, — сказал Тощий. — Зафиксируй его.
— Да пусть хоть шею свернет. Самим бы пристегнуться. Он ждать не будет.
Тощий взглянул на часы:
— Четыре минуты.
Жирный торопливо закрепил мне голову ремнем, потом они оба поспешно что-то проглотили и вкололи. Я, как мог, внимательно наблюдал.
Я вновь попал на корабль. Тот же светящийся потолок, те же стены. Они приволокли меня в свой кубрик. Их койки стояли по бокам, я был привязан к мягкой кушетке посередине.
Они торопливо забрались в какие-то тугие коконы, похожие на спальные мешки, и принялись застегивать молнии. И головы свои пристегнули.
Мне это было неинтересно.
— Эй! Что вы сделали с Чибис?
Жирный захихикал.
— Слышишь, Тим? Ай да парень.
— Заткнись.
— Ты… — я хотел обложить Жирнягу со всех сторон, но уже путались мысли, каменел язык.
Я ведь хотел еще спросить о Мамми…
Тело онемело. Навалилась страшная тяжесть, кушетка превратилась в камень.
Бесконечно долго я висел в полусне. Сначала меня раздавило; потом накатила боль, от которой хотелось вопить. И не было сил.
Но ушла боль, ушли все ощущения. Исчезло собственное тело, я развоплотился. Мне грезился какой-то абсурд, какой-то комикс, в котором я застрял. Тот самый комикс, склоняемый на всех собраниях Учительско-Родительской ассоциации — и его злобные персонажи всячески глумились надо мной.
Кушетка сделала кульбит, а ко мне вернулось тело вместе с головокружением. Через несколько веков до меня дошло, что мы проделали диаметральную трансфигурацию вектора гравитации. В минуты прояснений осознавалось, что мы летим, очень быстро, с чудовищным ускорением. Полпути позади, и главное — сложить две бесконечности. Получалось — восемьдесят пять центов плюс налог с продаж; на кассе болталось «ушла на базу», и я начинал все сначала…
Жирный отстегнул ремень с моей головы. Ремень прирос и отошел с куском кожи.
— Проснись, братан! Время не ждет.
Я лишь закряхтел. Тощий развязывал меня. Ноги не слушались и страшно болели.
— Вставай!
Я попробовал встать и не смог. Тощий взял мою ногу и стал ее растирать. Я завопил.
— Дай-ка сюда. Я был тренером.
Жирный знал, что делает. Я вскрикнул, когда его большие пальцы впились мне в щиколотки, и он тут же остановился.
— Беспокоит?
Я не смог даже что-то выговорить.
