— Немножко могу… да и так… тут, вон, и наших много. Ужо зацеплюсь языком!
Ратников хохотнул:
— Кто бы сомневался!
Юноша тут же подошел к стоявшим у дороги людям, судя по виду — рыбакам или крестьянам, о чем-то заговорил. Михаил же хотел было пройти в замок, да вот незадача — кнехты закрыли ворота.
— Завтра, завтра всем приходить! — свесившись с надвратной башенки, раздраженно прокричал мордатенький часовой.
Ну, понятно. Завтра…
— Чего это у них гробов столько, — обернувшись к уныло побревшим мимо крестьянам, поинтересовался Михаил. — Нешто, не дай Боже, мор какой напал?
— Не, не мор, — лениво отмахнулся мужик — коренастый, небольшого росточка, заросший по самые глаза рыжеватой бородой, он чем-то напоминал медведя. — С озера вчерась привезли. Кнехты бают — озерные воры напали.
— Озерные воры? — Ратников покачал головой. — А что, есть и такие?
— Да как не быть-то?
Понятно. Значит, и впрямь — с острова, значит, чемодан находится именно здесь, в этом замке, значит, туда необходимо проникнуть. Как вот только? Взять крепость штурмом? Думать, тут думать надобно. Этот приказчик Яков… может, через него как-нибудь?
— Ну что, идем обратно, боярин? — подскочил откуда-то сзади Олекса. Оглянулся, зашептал: — Узнал, узнал кое-что. Со служками говорил — здесь, здесь сундучок! Ну, тот самый…
Здесь. Да ясно, что здесь. Только как в нем теперь порыться? Да и у кого он хранится-то? У командора замка? У отца-каштеляна? Или у приказчика Якова?
— Кстати, как приказчика-то зовут, не выяснил? Ну, по-ихнему, по-немецки.
— Якоб Штраузе, был когда-то в Любеке, в небогатых купцах, за какую-то провинность изгнан… или бежал… пристал к крестоносным братьям, вот, с тех пор — с ними. Вообще, кнехты его не любят, да и братья побаиваются — хитер герр Якоб, пронырлив, себе на уме. Говорят, он здесь самого магистра глаза и уши.
— Вот, значит, как? — Ратников невесело покачал головой. Пожалуй, трудновато с таким ушлым типом придется.
Они вернулись в деревню к обеду, а затем до самого вечера, пока не вернулись с лова рыбаки, маялись бездельем. Ну, не сказать, чтоб уж совсем ничего не делали — Олекса натаскал в избу воды из озера — своего, во дворе, колодца еще не выкопали — сбегал поворошил сено, потом принялся колоть дрова…
Миша, конечно, ему бы помог, но… это было бы не по чину, не по статусу, и, конечно, непременно вызвало бы изумление и подозрение, с какой стороны ни взглянуть: и торговому гостю — пусть и средней руки — и уж тем более боярину, даже из самого захудалого рода — поганить свои руки физическим трудом было не по понятиям. Не поняли бы — точно! Всякий должен своим делом заниматься, кому как на роду написано, как Господь повелел! Купец — так торгуй, а не вороши сено. Иное дело — Олекса, он приказчик, служка — ему можно.
Вечером рыбаки, поужинав, снова собрались на беседу, и невоздержанный на язык Олекса от души развлекал их всякими побасенками. Кстати, не особо и врал, жизнь у парня выдалась, по здешним меркам, куда как необычная, бурная, интересно было послушать, местные-то крестьяне — как все и везде! — редко с насиженного места срывались. Ну, пару раз в год в Дерпт на ярмарку съездят — потом лет десять вспоминать будут! А уж чужого человека послушать…
Разве что Мише надоело уже, вышел тихонько на крылечко, сел, закатом любуясь. Скрипнула позади дверь — Тимофей, староста, усмехнулся, уселся рядом:
— Что, небось, слышал уже все?
— Слыхал… да и душновато в избе-то.
— Значит, говоришь, похороны в замке?
— Похороны. Озерные разбойники кнехтов убили.
— Ишь ты, озерные… — староста недоверчиво хмыкнул. — Что-то я таких не видал. Может, Господь миловал?
— В лесах-то лихие людишки есть… — угрюмо кивнул Ратников. — И как мы им только попались? Эх, домой бы скорее, домой…
— Так вот и я как раз об том поговорить хотел, — Тимофей улыбнулся в бороду и прищурился. — Тут, недалече, деревня чудинская есть… Эйна оттуда. Так мужики тамошние — ээсти себя прозывают — по озеру-то к плесковскому берегу ходят. Мы сегодня повстречали рыбачков тамошних, лодочников… На той седмице — пойдут проводниками, барки из Дорпата-города поведут на плесковский берег.
Дорпат-город… Дерпт… он же — Юрьев. Весьма, весьма спорные территории. Ну, у кого сила — тот и прав, всегда так было и будет.
На той седмице… это что же — так мало времени осталось? И ведь никуда не денешься, придется отплыть… правда, там уж можно что и придумать. Остаться… чего в Пскове-то делать? Там, конечно, тоже можно концы поискать, на людокрадовой усадебке, но уж больно следок шаткий, да и людишки есть, с какими бы лучше не встречаться.
— Мы вас завтрия поутру подкинем в деревню, поговорите со старостихой, теткой Эйновой, Анна-Лиза зовут, жонка справная, всех мужиков в кулаке держит!
Предложение было из таких, от которых не следовало отказываться. Уж конечно, Ратников хорошо понимал старосту — чужаки никому не нужны, и коль уж есть возможность, от них поскорее избавиться.
С утра поплыли. Скрипели уключины, и налетевший ветер наполнял паруса рыбацких челнов, унося их в синюю озерную даль. Лодкой, в которой сидели Михаил и Олекса, умело правил Егор. Чуть отстав от остальных, он направил челн вдоль берега, обходя прихотливые изгибы и заросшие плотным камышом плесы. Кроме Егора и гостей, в лодке находилось еще четверо парней — потеряв ветер, они взялись за весла. Билась о борт волна, хмурились над головами синие прозрачные тучки. К грозе? Может быть… А может, и нет, может, еще и разнесет все — как ветер.
Челнок шел довольно ходко, и примерно через пару часов на берегу показалась деревня, состоявшая из нескольких убогих хижин.
— Чудь белоглазая, — поворачивая лодку, ухмыльнулся Егор. — Вон, видите, изба справная? Она одна тут такая… Это и есть старостихи Анны-Лизы дом. Мы-то не будем заходить — некогда, а вы от нас поклон передайте.
— Обязательно, — заверил Михаил, ополаскивая озерной водою лицо.
И покрепче прижал к груди котомку с припасами… и парабеллумом. Пока бесполезным, без патронов, а дальше — кто его знает?
Анна-Лиза — Анне-Лиизе, по-местному — оказалась совсем не такой, какой почему-то представлял ее себе Ратников. Вместо ожидаемой дебелой бабищи с обликом и повадками Кабанихи, на пороге избы гостей встречала высокая и стройная женщина с красивым, с тонким чертами, лицом, быть может, чуточку скуластым, но это лишь прибавляло пикантности. Тонкий, немного курносый, нос, пухлые чувственные губы, большие серо-голубые глаза, ресницы… не поросячье-белесые, как можно было бы ожидать, а густые, темные, загнутые… Настоящая красавица! И ведь не старая еще, что-то около тридцати, тридцати пяти…
Опрятная, в длинном приталенном платье-тунике доброго немецкого сукна, темно-голубого, с желтой шелковой вышивкой по подолу и на манжетах… Шелк! Это и не всякой боярыне по силам, а тут… Да еще жемчужное ожерелье на шее… и темно-зеленые сафьяновые сапожки, и безрукавка из соболя, накинутая этак небрежно, как много позднее будет принято у модных кутюрье. По всему чувствовалось — эта женщина за собою следила.
