заметив наконец, что я не визжу от восторга, как он наверняка ожидал.
– Дорогая, неужели я ошибся? Неужели это не та книга?
– Нет, нет, это именно она. Потрясающий подарок. Я бы, конечно, рано или поздно сумела ее добыть, но то, что ты меня опередил… это потрясающе. Я тебе страшно благодарна.
– Мм, хорошо.
– Дело в том, что… – Вздохнув, я снова открыла книгу. – Когда мы встречались с Яном Маттеусом, я показала ему свою хрестоматию, ту, в которой отыскала историю о «Госпоже Полудня». И он указал на это, – я ткнула пальцем в знак копирайта.
– Дата? – уточнил Саймон.
Я молча кивнула. Он потер лоб руками и задумался.
– Послушай, это не значит, что твоя догадка неверна, – произнес он наконец. – Вполне вероятно, она сначала сняла фильм, а потом записала легенду, которая легла в его основу. Я понимаю, что книга вышла в свет уже после ее смерти, но, возможно, она никак не была с ней связана. Книга – детище этого Пеллетье…
– Не исключено, так оно и есть, но это ровным счетом ничего не меняет. – Я навалилась на стол, не без удовольствия ощущая, как его гранитный край впивается в кожу. Боль отвлекала от неприятных мыслей. – Мне нужно заключить с Национальным киноархивом контракт, получить от них деньги на исследование, причем заранее, а не после. А Маттеус, как ты сам прекрасно понимаешь, не будет тратить деньги на «вероятно». Это означает, что мне нужно найти другой источник финансирования, если только он существует в природе.
– Существует, – кивнул Саймон. – И ты его найдешь. Я в тебя верю.
* * *
Я проснулась в четыре тридцать утра.
Саймон громко храпел, завернувшись в одеяло; простыня под ним взмокла от пота. Как и Кларк, он обычно переживает во сне какие-то бурные события. В противоположность ему я раскрылась до пояса и ужасно замерзла. Каким-то образом я ухитрилась сунуть руку под голову и отлежать ее, перекрыв кровообращение; сейчас в онемевшую руку впивалось бесчисленное множество иголок. В комнате было темно, я ничего толком не видела, в воздухе расплывались круги и мерцающие спирали, напоминающие огромных червей. В горле у меня першило, пульс стучал как бешеный.
Неожиданно для себя я встала и протянула руку к выключателю. Щелчок – комнату залил свет, и я убедилась, что все в ней как прежде: в углах не таятся горбатые карлики с белыми глазами и зловещими ухмылками на тонких губах; из стен не торчат кинжалы; по потоку не ползают пауки. Я накинула халат и отыскала на ночном столике очки. На одном из стекол появилось жирное пятно; я протерла его полой халата и водрузила очки на нос. Теперь можно было смотреть не прищуриваясь. Взгляд мой упал на «Дочь королевы змей», все еще лежавшую на стеклянном обеденном столе.
Дрожа всем телом, я уселась на диван и взяла книгу. Мне отчаянно хотелось перечесть «Госпожу Полудня», но вместо этого я принялась изучать оглавление, напечатанное мелким выцветшим шрифтом. Тридцать названий, каждое кажется чуть более странным, чем предыдущее. «Почему люди сегодня умирают своей смертью», «Весной мы топим зиму», «Зеленый мальчик», «Она оботрет ваши ноги своими волосами», «Принц Червь сбрасывает двадцать шкур», «Горшки со свечами внутри», «Соловей-разбойник», «В сучках деревьев были глаза», «Железная миска», «Утонувшая собака», «Принцесса, в которой сидело сто зверей», «Никогда не доверяй старику с лягушачьим ртом».
– И придумают же люди такую ерунду, – бормотала я себе под нос, открывая послесловие Чарльза Пеллетье.
«Процесс издания книги, которую вы держите в руках, был весьма занимательным, и одна из причин того – личность переводчицы и собирательницы этих сказаний, – гласила первая фраза. – Миссис Айрис Данлопп Уиткомб прожила удивительную жизнь, и если не смерть, то конец ее тоже был удивителен. Она была художницей, ученым и матерью; неутомимо занималась благотворительностью и находилась в постоянном поиске оккультных знаний, пытаясь запечатлеть Невидимое. Все, кто имеет сходные интересы…
Костяшки моих пальцев побелели.
…должны быть благодарны ей за интереснейшие записи, которые остались после ее «отбытия». Бесспорно, записи эти отражают переменчивую и непостоянную природу талантов такого рода. Предания, собранные в этой книге, были обнаружены отнюдь не в результате длительных изысканий в сфере фольклора; скорее, это результат усилий одаренного любителя. Все они были записаны в тетрадях, обнаруженных в знаменитом Уксусном доме Уиткомб. Предполагается, что записи сделаны миссис Уиткомб в период с 1899 г. до середины 1918 г. После знакомства с тетрадями стало ясно, что миссис Уиткомб питала интерес к мифологии своих предков-славян на протяжении всей жизни. Впрочем, вендские сказания она начала переводить только в 1905 году, возможно, для развлечения ее сына Хайатта, который, как и она сама, пропал без вести».
Начала переводить вендские сказания в 1905 году, тупо повторил мой мозг. До исчезновения Хайатта; до поезда; то того, как начала носить покрывало. Задолго до того, как были сняты эти фильмы… черт, до того, как она, и никто другой, снял эти фильмы! Вот оно, черным по белому. Доказательство того, что я права.
Неожиданно для самой себя я широко зевнула. Веки мои точно налились свинцом, перед глазами все расплывалось, и, когда я встала, уронив при этом книгу, выяснилось, что меня шатает. Наверное, стоит вернуться в постель и попытаться уснуть, решила я; утром, на свежую голову, я подумаю, в какую сторону двигаться. Нет никакой необходимости спешить. Я повернулась, намереваясь устроиться под боком у Саймона и, не пытаясь его разбудить, прошептать ему на ухо несколько слов, извиняясь за свой пессимизм и маловерие.
Теперь я не отступлюсь, вертелось у меня в мозгу. Я сделаю то, что задумала.
Умоляю, не делай этого.
Это была скорее промелькнувшая у меня в голове чужая мысль, чем чужой голос. Тем не менее, я обернулась и увидела собственное отражение в огромном окне, которое занимало всю переднюю стену нашей гостиной. Жалюзи были подняты, и за стеклами темнел городской пейзаж, озаряемый редкими световыми пятнами; прямо напротив, через дорогу – балкон, на котором в солнечные дни неизменно загорал какой-то парень. Но в эту знакомую картину на мгновение вкралось нечто ужасное – оно мелькнуло не то за мной, не то впереди меня, неуловимое и пугающее. На стуле, с которого я только что встала, сидела некая женская фигура; длинная юбка смялась, как у упавшей куклы, сквозь густую вуаль сверкали белым блеском глаза, искрящиеся, как осколки стекла под полуденным солнцем.
Увидев ее, я невольно испустила приглушенный вскрик, завертелась на месте и метнулась в сторону, запнувшись при этом за какой-то предмет, валявшийся на полу. Это была
