которая часто является симптом кПТСР. В худшем случае она проявляется как социальная фобия и агорафобия. По моему мнению, агорафобия редко является страхом открытых пространств. Наоборот, это — замаскированная форма социальной фобии. Это страх выйти из дома и встретить кого-то, неважно кого.
Заброшенность задерживает рост эмоционального и социального интеллекта
Как говорилось выше, эмоционально заброшенные дети часто начинают воспринимать всех людей как опасных, какими бы добрыми или щедрыми они ни были на самом деле. Даже любовь, встречающаяся на их пути, на подсознательном уровне воспринимается враждебно. Подсознательно они боятся, что, если на мгновение “обманным путем” заставят кого-нибудь себя полюбить, запретная награда исчезнет, как только их социальный перфекционизм потерпит неудачу и выяснится, что они недостойны такой награды. Более того, когда это произойдет, это станет триггером для еще большего погружения в меланж отверженности.
Пренебрегающие родители становятся причиной отставания ребенка в развитии своего эмоционального и входящего в его состав социального интеллекта. Дети никогда не узнают, что отношения со здоровым человеком могут быть комфортными и обогащающими. Способность открываться и получать преимущества от любви и заботы других людей часто остается невостребованной и неразвитой.
Кроме того, не приобретается умение управлять нормальными эмоциями, которые возникают в значимых отношениях. Эмоциональный интеллект не участвует в здоровом и функциональном проявлении гнева, грусти и страха.
Деминимизация эмоциональной заброшенности
Как и в случае с физическим насилием, эффективная работа над травмами вербального и эмоционального насилия иногда может открыть дверь для деминимизации ужасных последствий эмоционального пренебрежения. Иногда больше всего я сопереживаю моим пациентам, которыми “всего лишь” пренебрегли, потому что очень трудно увидеть неопровержимые доказательства пренебрежения. Большинство людей, как правило, не помнят события своей жизни до четырехлетнего возраста. И к этому времени большая часть такого вреда уже нанесена. Как правило, требуется интроспективная работа на очень глубоком уровне для осознания того, что боль от эмоциональной регрессии в настоящем — это воссоздание тяжелых чувств вследствие эмоциональной заброшенности.
Припоминание и деминимизация последствий эмоционального пренебрежения могут занять много времени. Как правило, это интуитивное складывание множества подсказок. Пазл часто собирается, когда достигнута критическая масса работ по реконструкции детства. Иногда это способствует прозрению, что в основе страданий настоящего времени действительно лежит неглект. Такое прозрение приносит большое освобождение, поскольку вы понимаете, что хрупкая самооценка, частые эмоциональные регрессии и повторяющиеся неудовлетворительные отношения имеют одну причину — закрытые сердца ваших родителей.
Иногда я сожалею о том, что, когда писал первую книгу, не знал того, что знаю теперь об этом виде неглекта. Сейчас я не придаю физическому насилию чрезмерную роль в происхождении моей детской травмы. Так трудно донести это до пациента, чей критик минимизирует его травму и стыдит за невыгодное сравнение ее тяжести с моей: “Мое положение никогда не было настолько плохим, как у него. Моя мама никогда не била меня!”
Какая ирония! Обычно такие слова вызывают во мне ощущение, что самое худшее, что произошло со мной, безусловно, было эмоциональной заброшенностью. На самом деле я не понимал этого до тех пор, пока не научился приписывать боль от своих нынешних эмоциональных регрессий жалкому одиночеству моего детства, и пока не смог эффективно проработать то, что принуждало меня снова и снова вступать в отношения, характеризующиеся пренебрежением.
Повторю: нельзя отрицать или минимизировать травму, индицирующую кПТСР, которая является результатом всех видов насилия: физического, сексуального, вербального и эмоционального.
Практиковать уязвимость
Эмоциональная отверженность исцеляется той настоящей близостью, которую мы уже обсуждали. Напомню: реальная близость зависит от нашей способности открываться во времена уязвимости. Реабилитация на глубоком уровне
происходит тогда, когда в моменты эмоциональной регрессии, ощущая себя в ловушке страха, стыда и депрессии из-за меланжа отвержения, мы успешно контактируем с достаточно безопасным другим человеком.
Таким образом, мне приходилось годами упорно практиковаться проявлять свою боль. Сначала я мог делать это только иногда. Я слишком привык к детской тактике по умолчанию всякий раз прятаться или маскироваться с помощью субстанций, когда был зажат в меланже отверженности. И все же я находил силы, чтобы все чаще проявлять растущее отвращение к социальному перфекционизму, происходящему из моей созависимости — стремлению быть приятным людям. Я начал понимать, что мое одиночество никогда не уменьшится, если я не рискну посмотреть, будут ли меня принимать некоторые (тщательно отобранные мной) люди во всех, а не только в лучших, моих проявлениях.
И, конечно же, как и большинство переживших травму, сначала я даже не знал, что испытывал эмоциональную боль от меланжа отверженности. Мог ли я как-то спастись, не скрывая ее?
Более того, даже после значительной работы по деминимизации имевшего в моем детстве насилия и неглекта в детстве я все еще был убежден, что все, кроме моего психотерапевта, сочтут меня отвратительным, если я поделюсь своими ощущениями эмоциональных регрессий. Кроме того, доверие к моему психотерапевту поначалу довольно сильно колебалось, особенно во время моих самых глубоких эмоциональных регрессий.
К счастью, достаточно позитивный опыт с моим терапевтом в конечном счете подтолкнул меня к тому, чтобы распространить мою подлинную уязвимость и на другие постепенно отобранные и проверенные отношения, в которых я нашел принятие, безопасность и поддержку, о чем ранее не мог бы и мечтать.
Есть некоторые ограничения в аналогии с луком. Поздняя реабилитация обычно включает в себя работу одновременно на многих уровнях. Деминимизация — это пожизненный процесс. Пересмотр главного вопроса о картине нашей отверженности иногда влияет на нас глубже, чем вначале.
Один из таких случаев оставил потрясение от уверенности в том, что получить шлепок для меня было лучше, чем долгие часы чувствовать себя отверженным за закрытой дверью спальни моей депрессивной матери. Я колотил в дверь, даже если бы знал, что она взорвется, просто потому, что не мог вынести изоляции. Я знаю об этом уже довольно давно, и все же, когда пишу об этом, не могу сдержать новых слез горя и радости.
Слезы горя и радости — не редкость в продолжающейся работе по снятию луковых слоев отрицания. Это слезы горя, поскольку мы понимаем, что отчужденность для нас была еще более разрушительной, чем нам казалось ранее. Это слезы радости, потому что они подтверждают правдивость воспоминаний и возлагают вину на того, кто действительно был виноват. А затем они снова становятся слезами горечи, потому что ужас заброшенности повторялся снова и снова, когда мы были такими маленькими и очень сильно нуждались в помощи. А затем они снова становятся слезами радости или благодарности, потому что человек часто проделывает эту работу глубокого уровня с повышенным состраданием к тому, что перенес, и со здоровой гордостью за то, что смог пережить это.
В моем последнем горевании слезы радости появились из-за осознания того, что я действительно
