class="p1">Тяну вниз соблазнительную юбку-карандаш. Наряжаю губы в улыбку. Беру в руки поднос и подхожу к двери в его кабинет.
Стучусь. Слышу приглушенное из-за дерева:
— Да, — и жму ручку вниз.
Заглядываю. Улыбаюсь еще лучезарней. Сейчас это легко, потому что обида подталкивает к ответной жестокости. Ты играешь со мной? Отлично. Я тоже с тобой поиграю.
Хлопаю ресницами и вхожу в кабинет, провожаемая пристальным взглядом.
Я впервые за последние дни такая ласковая. Не баловала его ни улыбкой, ни хорошим настроением, ни… Сексом. От мысли, что и сексом нам тоже придется заняться, сейчас меня подташнивает. Но я смогу.
Я утащу его на такое же дно, на которое должна была упасть сама.
Я знаю, что его триггерит.
— Ты обед пропустил. Я купила печенья и…
Ставлю поднос за судейский ноутбук. Все так же — под внимательным взглядом, без спросу размещаю предметы по не пустующему столу.
Когда Слава работает — вокруг часто хаос. Раньше я этому умилялась. Пыталась внести лепту системности в безрамочное творчество. Но сейчас и это кажется наивным, бессмысленным, глупым.
Все наши прошлые отношения заливает грязью новых смыслов.
Я и сейчас, наверное, смешу его и раздражаю самодеятельность. Но теперь я хотя бы к этому готова.
Заканчиваю с угощениями, поднимаю глаза и улыбаюсь, напрочь игнорируя тот факт, что он все такой же хмурый.
— Я не голодный. Но спасибо.
Перед глазами очень невовремя картина из нашего сладкого, обманчивого прошлого. В наш ненастоящий медовый месяц мы очень-очень-очень много занимались сексом. Напрочь игнорировали другие потребности. Однажды увлеклись так сильно, что опомнились с осознанием зверского голода и невозможности ждать любую из доставок. У Славы дома из еды нашлось только какое-то подарочное печенье. Мы топтали его прямо в кровати. Потом снова занимались сексом уже на крошках. Это было так вкусно…
Я даже сейчас не в состоянии поверить, что можно было так отыгрывать желание. Я ему, наверное, все же немного нравлюсь. Или нравилась.
Смаргиваю.
— А ты поела?
Псевдо-забота в очередной раз разбивает сердце. Выравниваюсь и киваю:
— Да, я поела. Ходила с аппаратом. Новое место. Немного денег твоих потратила, — кокетничаю, пытаясь играть себя же недельной давности. Легкую и в чем-то легкомысленную. Доверчиваю. Влюбленную.
Готовую встать с рабочего места по кивку, зайти следом за ним в кабинет и отдаться хоть на столе, хоть у стены.
Движусь вдоль рабочего места судьи, ведя пальцем по темному дереву. Смотрю на пустую стену со следом рамы.
Тарнавский стабильно выигрывает войнушки, в которые ввязывается. Петрович не смог спасти свой бесценный реликт. Уродская картина давно выброшена на мусорник.
А я впервые чувствую себя настолько с ней близкой. Придет мое время — тоже выбросит.
Судья звенит фарфором. Оглядываюсь — он берет в руки мою чашку и прижимает к губам.
Глотает — мои глаза слетают вниз и следят за движением кадыка.
Слишком бурное воображение снова рисует. Ночь. Тишина. Вокруг нас — влажный воздух. Мы сами — тоже влажные. Я сижу на его бедрах, упираюсь ладонями в грудь и покачиваюсь на раскаленном члене. Прижимаюсь к шее губами. Веду языком по горбинке. Ягодицы сжимают мужские пальцы. В висок врезается нетерпеливое: «Юлька, блять». Я ускоряюсь, он вдавливает в себя сильнее…
Между ног становится горячо.
Мне — гадко.
Я сбиваю видение, часто моргая.
— Вкусный кофе, спасибо.
Механически улыбаюсь. Отмахиваюсь.
— Это не мне спасибо, а твоей кофемашине.
Смотрю на закрытую дверь, чтобы перевести дух.
Вместе с решением играть с теми, кто играет со мной, мне не стало легче.
Хотя кто сказал, что должно было?
Чтобы решиться на дальнейшую реализацию своего плана, приходится практически толкать себя же в спину.
Снова качает. Тянет в искренность. Хочу сказать ему: со мной так нельзя!, но боюсь услышать в ответ, что ему всё можно.
Жмурюсь на секунду. Отталкиваюсь.
Подхожу к двери и с щелчком закрываю. Оборачиваюсь. Расплываюсь в лицемерной улыбке.
Улавливаю в судейском взгляде настороженность. Это то, что я должна победить. Усыпить его бдительность. Вернуть себе медаль послушной игрушки-любовницы. А потом…
Потом будет потом.
Внутри бурлит адреналин, когда обхожу стол и устраиваюсь ягодицами на уголке.
Смотрю вниз. Складываю руки на груди.
Тарнавский — на меня. Снизу вверх. Между его бровей — два залома. Меня разрывает между желанием разгладить их пальцами, а потом зацеловать губами, и с размаху залепить за свою безграничную обиду.
Ты даже не представляешь, какого ужасного человека из меня делаешь… Я и сама пока это не осознала.
— Ты какая-то странная, Юль.
Это совсем не тот эффект, ваша честь. Спасибо, что подсказали.
Театрально вздыхаю.
Давлю на ручку его кресла. Он слушается — откатывается.
Отставляет чашку. Я опускаюсь на его колени и обнимаю за шею. Широкая ладонь вжимается в мою поясницу.
Жжется.
Черт, как жжется!
Ноздри щекочет его запах. Горло сохнет. Кожу сжигает тепло. Дрожь грозит выйти наружу. Я трачу всю себя на то, чтобы сдержаться.
Чтобы не дать ему перехватить инициативу играю в инициативность сама. Подаюсь вперед и прижимаюсь губами к уголку его рта.
Подбородок колет щетина. Я обожала в нем всё. За что? Зачем?
Отрываюсь и лживо-покаянно смотрю в глаза.
— Я хочу извиниться.
Удивляю, конечно. Это хорошо. Но радоваться рано. Он должен мне верить.
— За что?
В его голосе я распознаю мельчайшие полутона. Они путают сильнее. Голос становится глуше и тише. Я раньше поверила бы, что так на нас влияет близость друг друга. Теперь думаю, что должна учиться у него актерству. Он мастер.
Костяшки пальцев перебирают мои позвонки. Он пропускает сквозь пальцы волосы.
Я… Таю.
Приказываю внутренней размазне собраться.
— Я была в последние дни очень вспыльчивой. Наговорила гадостей про твою семью. Обвинила тебя во… Всяком.
Не вижу на его лице очевидной реакции. Разве что складки становятся менее выраженными. Взгляд оглаживает мои черты. Я чувствую исходящие от него потоки. Это такая манящая нежность… Так хочется в нее окунуться.
— Извини.
— И ты меня. Еще раз.
Играю в облегчение. Улыбаюсь и тянусь к губам. Мажу по ним. Отрываюсь.
Кажется, позволю ему больше, чем то, на что настроилась, умру.
Но пока жива. Всё идем по моему сценарию.
— Ты не виноват. — Снимаю руку с плеча и веду от подбородка к скуле. Царапаюсь о щетину, а кажется, что душу стесываю наждачкой. — Это все мои тараканы.
— Какие?
Раньше каждый из крючков послушно заглатывала я. Теперь это делает он. Только мне не до триумфов.
Вздыхаю. Отмахиваюсь.
Смотрю в сторону.
Приказываю себе не наслаждаться прикосновениями. Не чувствовать поглаживания пальцев
