XVIII в. Фрагмент
П. Ротари. Портрет великой княгини Екатерина Алексеевны. 1761 г.
В. Эриксен. Портрет Екатерины II в трауре. 1762 г.
В. Л. Боровиковский (?). Портрет графа Н. И. Панина. По оригиналу А. Рослина. Конец XVIII в.
Записки императрицы Екатерины II. Автограф. Франц. яз. РГАДА. Ф. 1. Оп. 1. Д. 20. Л. 1
Ф. С. Рокотов (?). Портрет графа М. И. Воронцова. По оригиналу Л. Токке. Середина XVIII в.
Неизвестный художник XVIII в. русской школы. Портрет князя Н. Ю. Трубецкого.
Г. Ф. Шмидт. Портрет графа К. Г. Разумовского. Гравюра резцом. По оригиналу Л. Токке. 1758 г.
Г. И. Скородумов. Портрет княгини Е. Р. Дашковой. Гравюра пунктиром. 1777 г.
Знак и звезда ордена Св. Екатерины, украшенные бриллиантами
Звезда ордена Св. Андрея Первозванного. Принадлежала Екатерине II
Очерк пятый
«И В ЭТОЙ МИНУТЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ВСЕ…»
Прошлое и его репрезентации
Картине Николая Николаевича Ге «Екатерина II у гроба императрицы Елизаветы» решительно не повезло. Показанная на открывшейся 21 января 1874 года 3-й Передвижной художественной выставке в Петербурге картина не имела успеха. Ее не поняли и не смогли оценить современники — ни из числа зрителей, ни из числа журналистов: отзывы в прессе были откровенно недоброжелательными и обидно снисходительными. И в наши дни биографы художника о картине упоминают вскользь, считая, что она писалась к «случаю», и полагая ее творческой неудачей мастера. Ситуация осложняется тем, что полотно Ге хранится в фондах, а не в основной экспозиции Государственной Третьяковской галереи, что делает эту картину практически недоступной для исследователей. А она достойна как специальных изысканий, так и внимания зрителей.
Прежде всего, следует подчеркнуть, что художник при написании «Екатерины II у гроба императрицы Елизаветы» основательно подошел к изучению источников — мемуарных и изобразительных, — круг которых можно восстановить с исчерпывающей полнотой. К ним следует отнести издания Вольной русской типографии Герцена и Огарева в Лондоне: «Записки императрицы Екатерины II», «Записки княгини Е. Р. Дашковой» и памфлет князя М. М. Щербатова «О повреждении нравов в России». До сих пор никто не обратил на это ни малейшего внимания. Кроме этих запрещенных в России книг художник использовал при работе над картиной несколько портретов XVIII столетия. «Екатерина II у гроба императрицы Елизаветы» — не просто живописное полотно на историческую тему, это — результат кропотливых изысканий, предпринятых в то самое время, когда подавляющее большинство выпускников Императорской Академии художеств, даже из числа исторических живописцев, не были знакомы с гимназическим курсом русской истории. Николай Ге ощутимо выделялся среди них исключительно высоким уровнем образования и общей культуры. В историческом живописце чувствовался бывший студент математического отделения философского факультета Киевского и Петербургского университетов, а у его картины есть как своя математическая формула, так и своя философия истории, истоки которых легко обнаружить на первой же странице лондонского издания «Записок Екатерины II»:
«Счастие не так слепо, как обыкновенно думают. Часто оно есть не что иное, как следствие верных и твердых мер, не замеченных толпою, но, тем не менее, подготовивших известное событие. Еще чаще оно бывает результатом личных качеств, характера и поведения.
Чтобы лучше доказать это, я построю следующий силлогисм:
ПЕРВАЯ ПОСЫЛКА: качества и характер.
ВТОРАЯ — поведение.
ВЫВОД — счастие или несчастие.
И вот тому два разительных примера:
ПЕТР III. — ЕКАТЕРИНА II.»[218].
Такова суть историософской концепции Екатерины II. Императрица, сознательно игнорируя моральный аспект проблемы, пыталась логически безупречно обосновать закономерный характер как собственного счастья, так и, одновременно, несчастья бывшего супруга. Понятно, о каком «известном событии» идет речь. Это государственный переворот, совершенный Екатериной и стоивший ее мужу Петру III короны и жизни. В лондонском издании Записок о самом перевороте ничего не сказано. По словам издателя, «мемуары не доведены до конца, ни даже до главной катастрофы. Как будто великая женщина сама поддалась гнусностям, столь живо ею изображаемым; она действительно приняла участие во всех интригах двора, превышая своих противников уже только умом и ловкостью, а не нравственным достоинством»[219]. Герцен, приняв первую посылку рассуждений императрицы, отказался принять вторую: он высоко оценил личные качества и характер автора «силлогисма», но решительно осудил поведение Екатерины и отказал ей в нравственной правоте. Вывод получился парадоксальный. Итак, с одной стороны, «великая женщина», с другой — государыня, которая «сама поддалась гнусностям». Екатерина — это великая властительница, лишенная «нравственных достоинств».
Ге был лично знаком с лондонским изгнанником и еще в марте 1867 года написал «для потомства» его портрет, который впоследствии неоднократно повторял[220]. Слова Герцена оказались созвучны умонастроению художника и поэтому получили свое живописное воплощение. Проблема нравственного достоинства исторической личности постоянно волновала Николая Николаевича в его исторических картинах. В одном месте своих «Записок» он написал (в 1892 году): «Две картины: „Петр I с царевичем Алексеем“ и „Екатерина II во время похорон императрицы Елизаветы“, измучили меня. Исторические картины тяжело писать, такие, которые бы не переходили в исторический жанр. Надо делать массу изысканий, потому что люди в своей общественной борьбе далеки от идеала. Во время писания картины „Петр I и царевич Алексей“ я питал симпатии к Петру, но затем, изучив многие документы, увидел, что симпатии не может быть. Я взвинчивал в себе симпатию к Петру, говорил, что у него общественные интересы были выше чувства отца, и это оправдывало жестокость его, но убивало идеал…»[221]
Хотя и для Герцена, и для Ге Екатерина II была «далека от идеала» и не заслуживала оправдания, художник не стремился осудить государыню. Он хотел понять, что же произошло в России в далеком 1762 году, когда непримиримо чужими людьми стали супруги, — и Екатерина Алексеевна захватила власть, по праву принадлежавшую ее мужу. «Мне хотелось изобразить здесь рознь между Екатериной II и Петром III»[222]. Для этого мастер избрал эпизод, подробно описанный княгиней Дашковой и самой Екатериной, уверявших, что сразу же после кончины императрицы Елизаветы Петровны,
