— Память — да, вы правы. А вот фантазию — нет, — безапелляционно промолвила Турчанинова.
— У вас имеется особое мнение на сей счет? — не смог скрыть язвительнсти Штраубе.
— Имеется, — подтвердила Анна.
— И вы сможете изложить его мне? — с недоверием и известной долей насмешки, возможной при общении с дамами, спросил Иван Карлович.
— Извольте, — легко согласилась Турчанинова. — Вы ведь исправили название места, где родились?
— Да, исправил, — согласно кивнул Штраубе.
— А брат вашей жены действительно умер, подавившись за обедом вишневой косточкой?
— Да, к сожалению. Супруга очень переживает.
— И умер он в тот день и час, на которые указала вам Жучкина? — продолжала спрашивать Анна Александровна.
— Именно, — согласно кивнул доктор.
— И старая дева, то бишь я, пришла к вам, чтобы навестить ее?
— Ну… да.
— Тогда где же вы видите ее фантазию? — опять пытливо посмотрела в глаза Штраубе Турчанинова. — Налицо знание.
— Знание? — раздумчиво переспросил доктор.
— Именно. А что же еще? — скорее констатировала, нежели спросила Анна Александровна.
— Выходит, что все это не совпадения? Так вы полагаете?
— Разумеется, — твердо ответила Турчанинова. — Какие совпадения, уважаемый доктор? Она прекрасно знает, о чем говорит! В результате какого-то весьма сильного потрясения, тут вы правы, эта крестьянская дочь получила новые способности, которые и доставили ей знание того, что было, есть и будет. Знание, и ничто иное.
— Вы полагаете, что она стала…
— Ясновидящей? Это вы хотели сказать?
— Да, — кивнул головой Штраубе.
— И вы абсолютно правы, — заключила Анна Александровна тоном, не принимающим никаких возражений.
Штраубе, конечно, слышал про месмеризм, животный магнетизм и сомнамбул и даже кое-что читал про это, однако веры к сему учению не испытывал и в том, что тело человека есть магнит, а голова и ноги его полюса, крепко сомневался. Но посетительница говорила столь уверенно и убедительно, что он положительно был поколеблен в своем неверии. И когда мадемуазель Турчанинова предложила проводить ее к больной, Иван Карлович охотно согласился.
* * *
Палата у Жучкиной была светлой и чистенькой. Металлическая кровать, какую редко встретишь в мещанском доме, с хорошим матрацем и бельем, весьма приличная тумбочка для личных вещей, из коих у Жучкиной было обнаружено лишь крохотное зеркальце с трещиной поперек да тридцать пять копеек медью (верно, ее гонорар за неправедные услуги). Были также стул с изогнутой спинкой и небольшой кухонный столик — вот и все предметы, что составляли меблировку палаты. Правда, окно, выходящее во двор клиники, было забрано решеткой, кровать имела широкие кожаные ремни, коими при надобности, то есть агрессивном поведении, больную можно накрепко пристегнуть к кровати. Да еще все мебеля палаты были намертво привинчены к полу. Все напоминало нумер в гостинице с хорошей горничной. Постоялица же сего «нумера» оказалась молодой женщиной не без признаков природной красоты. Серо-голубые глаза смотрели ясно и спокойно, на полных губах играла легкая улыбка.
— Добрый день, — поздоровался Штраубе.
— Здравствуйте, — произнесла Анна.
— Здравствуйте, доктор, рада вас видеть у себя, госпожа Турчанинова, — благосклонно кивнула Жучкина. — Soyer le bienvenu![3]
Штраубе и Турчанинова переглянулись.
— Где вы так хорошо научились говорить по-французски? — спросил Иван Карлович.
— Нигде, — невозмутимо ответила Евфросиния. — Просто знаю, и все. Как и остальные языки. Когда-то ведь язык для всех живущих людей был един. Не считая, конечно, диалектов.
Доктор и Анна Александровна снова переглянулись.
— Was geht los?[4]— обиженно надула губки Евфросиния. — Вы мне не верите?
— Верим, — ответила Анна.
Блудница внимательно посмотрела на Турчанинову.
— Ну, раз это сказали вы, it’s more than enough.
— Это более чем достаточно? — перевела с английского ее фразу Анна Александровна.
Жучкина кивнула и мило улыбнулась. Как герцогиня, которая сознательно не делает различий между прислугой и ровней.
— Благодарю вас, — сказала Анна Александровна. — Вы меня знаете?
— Конечно, — улыбнулась Жучкина. — Вы Анна Александровна Турчанинова, магнетизерка и поэтка.
Она на мгновение задумалась и процитировала:
Погибели своей сама виновна я;
Мне промысл указал к добру и злу дорогу:
Одна стремится в ад, ведет другая к Богу;
Из двух одну избрать властна душа моя…
— Простите, это не мои стихи, — не очень уверенно произнесла Анна Александровна.
— Ваши, — усмехнулась Евфросиния. — Это строфа из ваших, еще не написанных стихов. Кстати, Бога нет. В общепринятом его понимании, разумеется.
— А что есть? — спросил доктор Штраубе.
— Что? — она немного задумалась, словно прислушиваясь к чему-то. — Есть, будем говорить так, игроки. Их двое, и им очень скушно. Потому что живут, если к ним можно применить это выражение, столь долго, что именно их считают теперь родоначальниками всего сущего.
— И эти игроки, как вы сказали, просто забавляются нами? — неожиданно спросила Анна.
— Забавляются? Что ж, можно выразиться и так. Забавляются и нами, и царями, и странами, словом, целым миром, даже не одним, а многими. Но это, — она приложила палец к губам, — страшная тайна, самая главная из всех тайн, и если вы узнаете даже часть ее, вам грозит гибель. Так что не советую вам стараться ее разгадать или даже приближаться к ее разгадке.
— Я учту ваш совет, — произнесла Анна Александровна. В том, что Евфросиния находится в состоянии шестой степени магнетического сна-яви, Турчанинова уже не сомневалась. Но какова сила Магнетизера! Она еще никогда не видела людей в таком просветленном состоянии, абсолютно разорвавшем покров внешнего сумрака, в котором мы все чьей-то невидимой волею пребываем. Сознание Евфросинии проницало с необыкновенной ясностью сокрытое в прошедшем, неизвестное и удаленное в настоящем и лишь зачатое в будущем.
Обладал ли некогда человек таковыми способностями? Вероятно. Ведь ничего, что не может быть в природе, в ней и не бывает. А ежели в человеке такие возможности были заложены изначально, то кто отнял их у него?
Турчанинова весьма пытливо смотрела в лицо провидицы, стараясь поймать ее взгляд. Когда это удавалось, Анна Александровна замечала, что глаза Евфросинии излучают тонкий и мягкий голубоватый свет, исходивший изнутри, словно там, за глазными яблоками, как за экраном-мираклем, горел какой-то мощный и яркий светильник.
