в стенах замка Олкуда спокойнее некуда. На хлеб и то зарабатывать песнями не приходилось: у тана путники оказались гостями почётными, желанными. К четвёртому дню, несмотря на множество людей вокруг да родную тётку под боком, жреца начало мучить одиночество, щедро сдобренное смертной скукой от безделья.
Мельха приняла племянника с любовью да добротой, расспросила подробно об отце, учителе, доме. Свои дети у Огафа с сэйд давно выросли: старший сын Тиль уже и сам бродил по дорогам жрецом, а дочка Тави ходила невестой знатного юноши из Билнуда, готовилась вот-вот покинуть родной кров, отправиться на юг за новой жизнью при дворе князя. Девочки не учились у отцов, не шатались по трактам с балладами, но дочь советника тана привыкла к роскоши побольше, чем её брат, и положением обижена не оказалась. А кровь сэйд добавляла красоты: высокая, изящная темноволосая девица с изумрудными глазами да нежным голосом обделена женихами не была никогда и выбирала тщательно. Внуков оба пока родителям не подарили, а потому Ферру показалось, что будь он дитём вёсен десяти, тётка не отпускала бы от себя, нянчилась бы с радостью. Но тетёшкаться со взрослым мужчиной Мельха не желала. Зато отобрала у жреца Эйдре, которая целыми днями пропадала с ней да её дочкой, помогала с приготовлениями к свадьбе и просто наслаждалась жизнью, достойной княжны верхнего мира.
Ферр радовался согласию, воцарившемуся среди дев, но настолько уже привык считать Эйдре лишь своей безраздельно, что теперь скучал по ней и не желал отпускать ни на шаг. Чародейка беззаботно хохотала, уверяла: стоит жрецу сыскать себе занятие, тоска тотчас пройдёт без остатка, она лишь от безделья. А после улетала к своим подругам вновь, оставляла за собой лишь отголоски звонкого смеха да сладкий аромат кожи и волос от бесчисленных непонятных флакончиков, коими делились с ней Мельха и Тави. Являлась обратно Эйдре поздним вечером, счастливая да румяная, в замысловатых нарядах дорогих тканей, со сложно уложенными косами, чудилась прекрасной и чужой. Привычно стремилась убежать спать отдельно, и первую ночь Ферр стерпел смиренно, но после принялся брать свою сэйд за руку, вести в общую кровать и не позволял отходить от себя до утра.
От Ульда в стенах замка тоже толку было немного. Когда колдун не хотел поспорить о легенде, пропадал со старыми приятелями или у Харада, а временами попадался в коридорах в обнимку со светловолосыми красавицами из помощниц Мельхи, и тогда не являлся в общие комнаты даже к позднему вечеру. Жрец невольно припомнил недобрый взор одного из стражников при встрече мерга, но, возвращаясь мысленно к числу дев, будто зачарованных колдуном, дивился теперь не прохладе того взгляда, а тому, что оказался он на весь замок пока единственным, примеченным Ферром. Видно, отвергнутый влюблённый не сумел смириться, что ему предпочли Ульда, оттого зыркал искоса, а остальным дела до утех помощниц Мельхи не находилось вовсе.
Время же для жреца в гостях у Харада тянулось с редкой нерасторопностью. Ферр, сам того не желая, начал тосковать по длинной дороге, разговорам у костров, беготне Игви и воле, в которой людей у него не отнимали все, кому вздумается, а друзья не исчезали на долгие дни, не бросали его одного бродить, словно неупокоенный дух, среди камней да чужого веселья.
Разок от скуки и безделья жрец забрёл даже к Дунки. Винник и впрямь оказался мужиком добрым, приятным в общении, того не сумели изменить даже смерть да возрождение в образе драугра. Страданий Ферра уразуметь не сумел – ему казалось глупым томиться да печалиться в замке, где столько дивного вина, которого нальют по первой просьбе. Но угостил выпивкой, устроившись с гостем прямиком на полу среди длинных рядов бочек, выслушал внимательно и посоветовал побродить по городу, раз в стенах места никак не находится.
К неделе бестолкового одиночества жрец слова драугра невольно вспомнил, решился и впрямь пройтись по Олкуду, посмотреть на жизнь народа. Подумалось, что и новых сюжетов для песен так сыскать удастся: всё меньше безделья, чем слоняться потерянным по коридорам. Ферр выскользнул из дома с утра пораньше и почти до заката изучал, чем полнятся земли тана.
Олкуд давненько разросся достаточно, чтобы не бытовать лишь заботами замка, как в давние времена, когда князь пожаловал роду Харада эти места. Люди жили разным: варили мёд да пиво, торговали, работали с тканями, занимались скотом, возделывали поля. Нашлось место и большой кузнице, и базарной площади, и домам здешней знати. Хозяйства попадались ладные, богатые, но мелких хижин бедняков, бродяг-оборванцев, тёмных переулков, в которые и заглядывать опасно, тоже оказалось с достатком.
Городок Ферр счёл сносным, вспомнился по случаю соседний с Коддагом, куда в детстве он несколько раз попадал с отцом, наставником да Яргом на праздничную ярмарку. Те места в юности казались самыми дивными на свете – музыка, представления, актёры да сласти покорили мальчишку, оставили в памяти лишь добро и веселье. Но одно дело – ходить спутником жреца: там в достатке и почёта, и осторожности горожан, а другое – оказаться на улицах города в одиночку, без сэйда, а стало быть, и без очевидного положения среди остальных жителей.
Довольно скоро Ферру надоело толкаться в толпе, прокладывать себе дороги локтями да замечать, как просят кулака особо бойкие горожане, желающие указать ему на место, которое жреца устроить не сумело бы. И он, наплевав на привычную осторожность, всё чаще сворачивал в переулочки между домами, обходил стороной лишь самые грязные из них, а в иных задерживался надолго: усаживался на какой деревянный ящик, наблюдал за спешкой, размышлял. Смотреть за жизнью издали Ферр любил всегда, а если бы не некоторые ретивые мужики, пытавшиеся нарваться на драку просто от скуки, и вовсе позабыл бы о своей тоске да просидел бы на месте до поздней ночи в полузабытье, подыскивая слова новым историям.
Временами гоняли жреца и хозяева домов, коим виделся он непонятным бродягой, а потому разбирать, с чем незваный гость пожаловал, они не желали. К вечеру, когда солнце обожгло город медью заката, Ферр в очередной раз снялся с места под ругань щуплого мужичка, приметившего его у родных стен, и решил уже возвращаться в замок. Спешить туда, где не ждут, – охота невеликая, а потому брёл жрец по улицам медленно, хоть и не останавливался. В какой-то миг неведомая сила сродни любопытству словно заклятием затянула его в один из тех переулков, коих прежде он старался избегать.
На нагромождении ящиков и старого барахла восседала в густой тени последних часов дня старуха в бесформенных чёрных тряпках и мерещилась чудно́й громадной птицей. Голову покрывал
