остались только лист бумаги и гулкий стук моего сердца.
«И всё же я не убежден, что стоит тратить время и усилия, просвещая Вас относительно душевных аномалий, поэтому просто отправляю Вам копию моих ранних заметок, касающихся не только рождения и жизни доминуса Лео Виллиуса и его братьев, но также Гостей, Похитителей мыслей, Мистиков и Мемаров в целом. Если Ваша матушка ошиблась и это Вас не интересует, верните заметки письмом, адресованным Кочо, в "Красное колесо" в Когахейре. Если Вам потребуется больше сведений, я откликнусь на письмо, хотя не гарантирую скорого ответа».
Торваш
Когда я подняла взгляд, Сичи и Нуру пристально смотрели на меня. Нуру отвлеклась от своих занятий, а Сичи задержала дыхание.
– Что там? – спросила она, когда я так и не заговорила.
– Я… я не знаю. Не уверена, что поняла. – Я снова опустила взгляд на письмо, но хотя слова по-прежнему были на месте, каждое по отдельности ясное и понятное, написанное четким почерком, все вместе они казались змеящейся по странице бессмыслицей. Я протянула письмо ей. – Прочти и сама скажи, чего он хочет.
Сичи взяла письмо, а я начала расхаживать по комнате, пытаясь выплеснуть нервное напряжение, пока оно не успело меня разорвать, но когда она опустила письмо, остановилась.
– Моя мать жива?
– Я не знаю, Коко. Здесь… Он не говорит. Думаю, лучше всего не питать надежду, просто на всякий случай. – Она протянула ко мне руку, хотя я была слишком далеко, и ее прикосновение не могло меня утешить. – Понимаю, как это тяжело. Надежда мучительна и драгоценна.
Я кивнула, и она опустила руку.
– Что касается остального письма, – сказала она, глубоко вздохнув, – похоже, его написал тот, кто знает Лео и… его необычные способности. Более того, тот, кому доверяла твоя мать. С письмом пришла книга. Я сунула ее под стол.
Я поспешила к столу и вытащила тонкую книжицу, не понимая, что держу в руках. Я полистала страницы, но это не помогло.
– Я… не понимаю и половины из того, что здесь написано, – призналась я. – И почему матушка решила, что мне это интересно. Мы знаем, что Лео – чудовище, и я не собираюсь ни выходить за него замуж, ни заключать альянс, но что еще мне нужно знать?
– Понятия не имею, но, если здесь написано, как можно его побороть, это пригодится, – сказала Нуру. – Из-за этого говнюка Дишива потеряла глаз. Он читает мысли, способен забраться тебе в голову и просто не умирает. Можно взглянуть?
Я охотно отдала ей книгу, и, забросив свои упражнения, Нуру села у окна и жадно перелистнула первую страницу. Сичи посмотрела на меня с печальной улыбкой, и я с трудом подавила желание уткнуться лицом в ее плечо и зарыдать. Она не принадлежала мне, о чем напоминало постоянное присутствие Нуру. Мы мало говорили о нашем намерении пожениться, ведь если мы осуществим этот план, я окажусь третьей лишней.
Нежеланной. Это слово вонзалось в меня острыми зубами, обгладывая мои горести. Эдо не хотел на мне жениться. Рах даже не захотел остаться. А я до сих пор не могла думать о матери, не вспоминая, как она стояла на коленях у тела Танаки и говорила мне, даже не нуждаясь в словах, что я недостаточно хороша.
– Ты уверена? – спросила я.
– В чем? – отозвалась Сичи и снова принялась гладить собаку. Довольная Чичи блаженно перекатилась на спину.
– Насчет нашего брака.
Она не посмотрела на Нуру.
– А ты нет?
– Я не… В смысле, да, уверена. Каким бы странным это ни казалось, я бы предпочла брак именно с женщиной, потому что она меня поймет, но…
Сичи наклонила голову, и шпильки в ее аккуратном пучке засверкали в свете лампы. Она всегда так совершенна и так красива. Как же я хотела в детстве стать ею.
– Если ты уверена, то и я тоже. Вместе мы с тобой добьемся чего угодно, и ни один мужчина не сможет указать нам на место.
Указать на место. Эти три слова звенели в моей душе, и я не сразу поняла их значение. Я уставилась на Сичи.
– Они нас боятся.
– Да, боятся, – прошептала она, как будто это был величайший секрет, который только могли хранить две женщины. – В глубине души они боятся тебя. Боятся меня. Боятся потерять уважение и власть, присущие их положению, и отдать их кому-то более слабому. Помнишь императрицу Тису Отако?
– Императрица Тиса Отако, жена императора Жасуна Отако Второго? Кое-что помню. Он вроде бы правил во время первой большой войны, да?
– Так утверждают в официальных летописях. Но он умер от императорской болезни, и, судя по записям, первые симптомы появились у него за двадцать лет до смерти.
Я вспомнила, как матушка лежала, опираясь на груду подушек, а из-под иголок в ее руке стекали струйки крови.
– Уж очень долго он болел.
– Именно так. – Глаза Сичи блеснули. – Такое обычно скрывают от народа, Коко, но император Жасун умер за двенадцать лет до конца своего правления.
– Как это?
– А так, что эти двенадцать лет на троне мужа сидела императрица Тиса и правила империей. А есть еще императрица Лян. Официальные историки выставляют ее слабой и болезненной, но я раскопала свидетельства из архивов, и… – Сичи резко выдохнула. – Ее муж вообще не правил. Целых три года он не сидел на троне и не приносил присягу. Она не выдавала себя за мужа, а просто носила императорские регалии и заняла трон вместо него.
Установившаяся на мгновение тишина как будто звенела от новой информации, от пылкой надежды. Сичи схватила мою руку и сжала.
– Мы не будем править Кисией, притворяясь мужчинами, Коко. Мы будем править как женщины. И мужчины возненавидят нас за это.
Прежде чем вернулся Оямада, я часами мерила шагами комнату. Приносили и уносили подносы с чаем, к которому мы едва прикасались, я начала писать с десяток писем, но скомкала все и бросила в камин. Лишь тихий стук возвестил о появлении министра Оямады. Он сам раздвинул дверь и вошел.
– Министр, – сипло произнесла я, но сумела хотя бы жестом пригласить его к столу.
Бормоча благодарности, он устроился поудобнее, но по его лицу ничего невозможно было прочитать. Мы с Сичи присоединились к нему, затаив дыхание, а Нуру по-прежнему сидела у окна и наблюдала. Оямада расправил одежду и откашлялся, как будто ему некуда спешить, я с трудом сдерживала желание немедленно узнать, что произошло, и как можно спокойнее спросила:
– Так как же все прошло?
– По одному вопросу – прекрасно, а по другим не очень, –
