дрожат. Я опускаю взор на свои руки, на пальцы, которые размываются и стекают бледными цветами.
— Так вот, то событие уже позади, а этот ребёнок учился одному все эти годы – убивать. Теперь он один из лучших в этом деле. — Его пальцы хватают меня за лицо и поднимают вверх, чтобы Гай мог смотреть точно мне в глаза. — Я убиваю искусно, много и долго, Каталина. Я пролил столько крови, видел столько страданий, что тебе не может присниться и в самом страшном сне... Однако сейчас я здесь, и ты здесь рядом с этим убийцей. Потому что то, что ты сделала со мной, толкает меня на самые безумные и отчаянные поступки. Я предал мать, предал отца, семью, честь и целые поколения. Теперь мне нет места в этом мире, теперь я – беглец, как и ты. И хочешь ты того или нет, мы одно целое.
Он разжимает пальцы, освобождая моё лицо, и я ощущаю, как слёзы стекают по щекам. Гай отворачивается, стискивает зубы настолько сильно, что я отчётливо вижу линию его острой челюсти.
— Твой отец отнял у меня самое дорогое, — говорит он. Голос теперь стих. — А я не смог отнять у него что-то взамен. Не смог отнять у него тебя. Оказался не таким уж и сильным, каким себя считал. Каким считал меня отец.
Я отрицательно качаю головой:
— Хватит, Гай. Пожалуйста...
— Что хватит? — Он блеснул глазами в мою сторону. — Тебе не нравится правда? Не нравится слышать правду о папаше? Об отнятой жизни?
— Замолчи, прошу тебя... — У меня хрипит голос. Я закрываю уши обеими руками, я готова рвать на себе волосы, чтобы ничего не слышать.
Гай тянет ко мне свою руку, снова берёт за подбородок, на этот раз сжимая его сильнее.
— Я не хочу, чтобы ты уходила. — Он отчеканивает каждое слово. — Ты будешь со мной. Рядом. Всегда. Пока живу я, ты будешь рядом. Пытайся сколько хочешь, но тебе не сбежать. Теперь единственный смысл моего существования – оберегать твою возможность дышать.
И больше я не говорю ни слова: ни ему, ни себе.
* * *
Мы паркуемся возле стриптиз-клуба под названием «Angels Night».
Ещё по дороге мне велели переодеться в чёрное короткое платье, чтобы выглядеть девушкой, посещающей клубы и не противящейся вечеринкам и весёлым времяпрепровождениям. Я так и сделала, совершенно не задавая никаких вопросов.
Теперь мы выходим из машины.
— Самое пи_датое местечко, полное обворожительных кисок, — усмехается Зайд, попивая пиво из сотой, наверное, банки, и захлопывая дверь своей машины.
Я подозреваю, что труп всё ещё лежит в его багажнике.
За ним следом выходит и Нейт. В руках у него телефон, а сам он говорит по нему с Моникой. Я слышу лишь обрывистые:
— Да, моя апельсинка... Ладно... Хорошо, я не забуду купить тебе прокладок... Да, помню: чем больше капель, тем лучше.
Гай откидывает мои волосы назад, заправляет пряди за уши и просто смотрит, стоя передо мной — высокий, весь в чёрном, с зелёными глазами, словно светящимися в темноте. И красивый. Красивый убийца с ещё не засохшей кровью на руках.
— Держись поближе ко мне, — говорит он. — И хоть я знаю, что ты проигнорируешь меня, всё же предупреждаю.
— Зачем мы сюда приехали? — спрашиваю я.
Мы уже пересекаем трассу, двигаясь к двойным дверям, украшенным светодиодной лентой.
— Понимаешь ли, пару десятилетий назад в Сиэтле орудовала одна итальянская мафия, — начинает Нейт. — Они орудуют и сейчас, в принципе. Название хрен выговоришь, поэтому просто буду звать их Спагетти, о'кей? Так вот, в те времена они узнали о существовании Могильных карт, неожиданно заявивших свои права и к тому же начавших прибирать к рукам местных легавых. Состояние тех Харкнессов, – а тогда это был дед Гая, – исчислялось миллиардами долларов, в прочем, как и сейчас, но тогда это были невероятные бабки. Ссориться с ними никому не хотелось, в том числе и Спагетти, так что они решили просто заключить договор. Таким образом, часть Сиэтла забрали себе Могильные карты, а вторую часть – Спагетти.
— И теперь им обоим х_йца в рот положат, если кто-то из них вдруг решит проводить свои тёмные делишки на территории другого, — добавляет Зайд. — Короче говоря, пи_да Могильным картам, если они сунутся сюда. Ну, по крайней мере, будет война и много-много трупов.
Гай толкает его в сторону, приложив немало усилий. В его движении чувствуется раздражение.
— Этот клуб, один из многих подобных, принадлежит их боссу, — говорит мне он. — Мой отец чтит правила криминального мира почти также свято, как священник чтит Библию. Так что это место – одно из самых безопасных в Сиэтле для тебя. По крайней мере, до тех пор, пока я не придумаю способ вывести тебя отсюда. Может, даже из страны.
У меня округляются глаза:
— Что? Хочешь вывезти меня из страны?
— Не исключаю подобного варианта.
Нейт с Зайдом уже подходят к вышибале, стоящему возле входа в клуб. По стенам ползёт и лезет наружу электронная музыка, цвета смешиваются в блики. Нейт передаёт вышибале крупную пачку денег. Мужчина озирается по сторонам, прежде чем взять их, затем кивает, убирая ограждающую ленту, и мы оказываемся в длинном сверкающем коридоре, переливающемся самыми разными цветами.
— Кстати, пожалуйста, никак не выдавай своего происхождения, — шепчет мне Нейт. — Ну, типа будь какой-нибудь крошкой, решившей развлечься, а не дочкой Норвуда, которую хотят прикончить Харкнессы. А то нам конец. Мы по сути со своими, как сказал Зайд, тёмными делишками припёрлись сюда. Вполне справедливо будет, если нас грохнут вдруг.
Я просто киваю его словам, выходя в разноцветный затемнённый зал. Потолок оснащён множеством маленьких мигающих лампочек, которые повторяют очертания настоящих звёзд, на стенах — выпуклые узоры из кусочков бриллиантов или чего-то, что очень на них похоже. Хотя, если вспомнить о том, что клуб принадлежит главе какой-то итальянской мафии, сомнения в подлинности камней отходят далеко назад.
Мы движемся вперёд, минуем бордовые бархатные кресла, на которых сидят влиятельные мужчины, пока перед ними танцуют полуобнажённые девушки с полными губами и накрашенными яркими глазами. Все они напоминают мне каких-то хищниц, настоящих пантер и тигриц.
У меня внутри поселяется странное, сроду неизвестное мне чувство. Это и отвращение, и искреннее любопытство. Мне впервые доводится видеть этот мир изнутри, мир похоти
