пошевелиться.
– Останься здесь. Нам лучше держаться вместе, – твердо говорит Апитсуак. – Когда опять кто-то из-за холмов вылезет, мы сможем вдвоем что-нибудь придумать. И мама будет не против.
Анэ кивает и все-таки убирает руку. Ей тут же становится легче дышать. Она открывает глаза, и взгляд тут же падает на стену – просто пустую стену, на которой ничего не отражается и ничего нет. Так спокойнее.
– Тебе что-нибудь нужно из дома Анингаака?
Она вздыхает и мотает головой. У нее ничего нет со времен того проклятого ритуала. И ей уже неважно, где и на чем спать или во что одеться, – лишь бы хоть ночь провести в безопасности, в чистом и незапятнанном кровью доме.
И наконец, с усилием сглотнув, Анэ решается задать вопрос, который всегда был где-то на поверхности:
– Почему ты постоянно мне помогаешь?
– А почему нет? – с усмешкой отвечает Апитсуак, но тут же продолжает серьезно: – Как-нибудь я тебе расскажу обо всем. Но не сейчас. Сейчас нам нужно защитить Инунек от этого… что бы это ни было.
Она смотрит на последние мактаки, чувствуя, как начинает болеть голова. Ей уже не хочется думать ни о каких загадках, которые никто не может ей объяснить. «Как-нибудь» – и ладно.
Анэ проводит руками по лицу, пытаясь отыскать в своем теле последние силы. Закрывает глаза – и комната исчезает. Закрывает руками уши – и больше не слышно, как Апитсуак ест проклятые мактаки. Еще чуть-чуть – и можно поверить, что она в своей хижине и ничего ужасного не произошло.
Впервые за день Анэ выходит на улицу – по бокам молчаливо стоят разноцветные дома. И горы, возвышающиеся над ними, смотрят на вечное море – там все еще клубится и завывает буря, и разгораются разноцветные искры, и издает глухой рык что-то мертвое и живое одновременно.
Глаза слепит яркий свет, пробивающийся сквозь облака и снегопад. Анэ подставляет лицо солнцу и чувствует, как согревают теплые лучи, даже несмотря на мороз вокруг.
Люди напуганы. Она видит это в каждом движении, в каждом взгляде. Вот две женщины быстро идут, прижавшись друг к другу, – они только что взяли себе куски мяса и теперь торопятся домой. Вот мужчина пытается успокоить собак – они все лают и лают, словно предчувствуют беду, – хотя теперь, конечно, беда затаилась во всех грядущих днях. Собаки пытаются вырваться, цепи натягиваются донельзя, а потом резко дергают беспомощных животных к себе. Они скалятся и рычат под лязганье железа.
Анэ переводит взгляд на маленькую сгорбленную женщину, ведущую за руку ребенка. Мальчик без остановки что-то говорит, дергает за руку мать, и в конце концов она отвешивает ему оплеуху – на что вздрагивают и ребенок, и Анэ. Мальчик затихает, и они проходят улицу в полной тишине.
Все, что Анэ видит, – это удары, перешептывания, злые собаки и тела животных. Их мясо и шкуры. Капающие на землю последние капли крови. И злой, бездушный снег, который все валит и валит, и погружает их в бурю, неизвестность и одиночество.
Анэ спускается по лестнице и начинает идти. Мимо домов, мимо людей – к морю. Ей хочется взглянуть поближе на волны, те самые, что унесли отца. Возможно, она вновь найдет там его череп – возможно, дух отца все это время ждет ее там, среди волн, чтобы подсказать выход. Ведь тело, ее непонятное могущественное тело, защищает от духов и подкидывает самые разные песни и знаки, но вовсе не те, что нужны для возвращения. Что бы она ни делала, ей все еще непонятно, как же вернуться домой.
Легкий толчок. Ее неожиданно останавливает чья-то рука. Анэ тут же отскакивает и поворачивается – но видит лишь настороженного Уярака. Его виноватый взгляд, слабую улыбку.
– Извините, если напугал. Я просто хотел… поблагодарить вас. – Он разводит руками и легонько кивает.
Анэ выдыхает. Она вспоминает, как Уярак принес на руках дочь – почти видит перед глазами ее безжизненную тонкую руку и его лицо, полное тревоги и сосредоточенности одновременно. Теперь он стоит среди домов, по щиколотку в снегу, а позади него все ходят и ходят люди. Но Анэ старается на них не смотреть – из раза в раз они только разочаровывают.
– Да… да, конечно, – бормочет она, глядя куда-то на его ноги.
– Я потом отвел дочь к врачу, с ней все хорошо. Так что… спасибо вам.
Анэ молча кивает, все еще не решаясь взглянуть мужчине в глаза. Ведь она ничего не сделала – а его дочь никогда не подобрала бы череп, если б не ритуал и не Анэ.
– Если я могу вам чем-то помочь… – Тут лицо Уярака словно освещается, и он говорит увереннее и громче: – Мы говорили о вашем отце. О ритуале. Вы узнали что-то еще?
Рука Анэ лезет в карман и крепко сжимает зуб-амулет. Пальцы обжигает, но она продолжает держать – ей хочется верить, что так она наполняется силой погибшего Анингаака.
– Нет… еще ничего не узнала.
Уярак молчит несколько мгновений. Лицо его напряжено.
– Возможно… возможно, он хотел таким образом вас уберечь? Может, что-то произошло… пошло не так… и он захотел отправить вас в будущее, чтобы с вами не случилось никакой трагедии.
Анэ сжимает зуб так, что ноют пальцы.
– Может быть, – тихо отвечает она, продолжая в упор смотреть на его длинные камики[11].
– Вы куда-то шли? Можем пройтись вместе.
Анэ кивает и поворачивается к морю. Ей хочется уйти подальше от домов и от людей, которые уже не решаются идти к берегу. Она начинает спускаться, и Уярак идет рядом с ней.
– Каким человеком был ваш отец? Если это, конечно, не тайна.
Она вспоминает темные глаза Уярака, видит в них цветные дома, снег и море. В голове уже рисует себе темную воду, шипящую белую пену и лунные блики. Волны такой силы, что капли долетают до холма.
– Он был сильным. Страшным. Хорошим. Справедливым… – Она оборачивается и пытается взглядом отыскать тела сов, но тут же понимает, что их давно уже должны были убрать, и возобновляет шаг. – Он поступал с людьми так, как нужно было. Оставался сильным. Очень… самым великим ангакоком на свете.
Уярак вздыхает и что-то бормочет себе под нос.
– Как вы думаете к нему вернуться?
Анэ хочется осесть на снег и лечь, закрыв лицо руками. Но вместо этого она продолжает идти, сжимая зуб, и поправляет свободной рукой налипшие на лоб волосы.
– Я не знаю. Я не ангакок.
– Вы с Апитсуаком спасли не одного человека за эти дни.
– Я не
