ангакок, – повторяет она жестче.
– Я понимаю, что вы пока не ангакок… в полном смысле этого слова. Но почему вы так этому противитесь? В конце концов, лучшие ангакоки именно женщины.
На это у Анэ нет четкого ответа. Она даже не может собрать воедино свои мысли. У нее получается лишь издать тревожный смешок и, опустив голову, тщательно разглядывая все оттенки снега под ногами, пробурчать:
– Потому что я не хочу быть как отец.
– Такой же сильной?
– Такой же жестокой, – вырывается у нее прежде, чем она успевает об этом подумать.
Анэ задерживает дыхание. В висках глухо стучит кровь. Вдалеке раздается протяжный вой – и вновь все затихает. Там, между высоких холмов, все гремит и правит большая снежная буря.
Отец не может быть жестоким, не может, он все делал правильно. Анэ пытается прогнать из памяти его образ, но он упрямо восстает далекой черной тенью.
– Вы можете быть добрым ангакоком. Добрым, но справедливым. Вы никому не сделали зла.
Над ними с громким криком пролетает белая птица.
– Я не знаю, кем могу быть, – тихо говорит Анэ, но на этот раз решается заглянуть в глаза Уяраку – в его глубокие чистые глаза.
– Мы все живем, не зная, чего хотим, – задумчиво отвечает Уярак, глядя куда-то на море, на потрескавшиеся льдины. – До поры до времени. Рано или поздно наступит что то… как бы так сказать… переломное. То время, после которого вам придется сделать выбор.
– Быть ангакоком или человеком? – с грустной усмешкой спрашивает Анэ.
Ей хочется укрыться, спрятаться от слов Уярака, сделать вид, что их никогда не было. Но в горах снова завывает нечто нечеловеческое, и улыбка сползает с лица Анэ. Уярак быстро поворачивается к горам, в которых клубится буря. Они смотрят на нее долго – так долго, что Анэ уже и забывает, о чем шел разговор. Что-то вдалеке, в густой искристой буре, словно зовет ее и манит к себе – и тело откликается приятной дрожью, и руки сами устремляются вдаль. Она легонько бьет себя по рукам и вновь поворачивается к Уяраку.
– Любой выбор, – продолжает он, тоже смотря на Анэ. – Пойти на сторону света, принять, простить… или ничего не менять и погружаться вниз. Туда, где еще хуже.
– Но как понять, где свет?
– А это то, почему все мы несчастны и боимся, – с легкой улыбкой говорит Уярак. – Потому что свет отыскать не так-то просто.
Они молчат.
Анэ не знает, за какую мысль ей ухватиться, поэтому берется за первый попавшийся вопрос:
– А у вас был такой выбор?
– У меня? Конечно. – Уярак протирает руками лицо, покрасневшее от холода. – Жена моя умерла, и мы остались с дочкой одни. Горе было настолько невыносимым, что я, стараясь забыться, начал пить каждый день. И поначалу это помогало. Я больше не чувствовал боль, и мне казалось, что я справился и все худшее позади. Пока не очнулся в грязном темном доме и не услышал тихий хрип. Пошатываясь от сильного похмелья, я добрался до следующей комнаты. Дочь лежала и уже не могла кричать, вся синяя была. И я вдруг представил, как напиваюсь, засыпаю и умираю… а она остается одна. И лежит и кричит в комнате, а прийти к ней некому, никто даже и не узнает. Только тогда я смог выбрать, как мне жить дальше. Обратиться ли к свету.
Анэ смотрит на Уярака внимательно, пытаясь разглядеть в нем следы душевной боли, но видит лишь самого обычного, спокойного человека.
– В горах зарождается зло. И мы можем либо попробовать с ним бороться и защитить все, что нам дорого, либо сдаться и исчезнуть. В любом случае мы покоримся смерти – не сейчас, так через много лет. Но у нас есть выбор. Как был передо мной, как есть сейчас у вас. И делаем мы его каждый раз. Я мог бы поиграться в хорошего отца один день, а через неделю снова напиться и оставить дочь кричать от голода… Но я больше никогда не хочу увидеть ее глаза, полные слез. Это мой выбор, и я сознаю его последствия.
– Но если мы умрем, будет ли это важно? – задумчиво спрашивает Анэ, пытаясь справиться с нарастающей грустью.
– Вы задаете хорошие вопросы, но ответ должны найти сами.
– Почему?
– Я могу сказать многое, но лучшим ответом будет путь, который вы пройдете.
Анэ тяжело выдыхает, смаргивая горячие слезы. Пытается обратиться к природе, но все, что она может видеть, – это как будто придуманный ею силуэт отца и давно уже убранные с земли мертвые совы. Зуб в ладони перестает обжигать, но Анэ все равно чувствует, что он там.
Отец. Анингаак. Апитсуак. Она сама. Их силы будто сливаются воедино в этом месте, и она уже не может отличить себя от остальных ангакоков – словно по-настоящему могущественная сила состоит лишь из боли, жестокости и смерти.
Анэ пытается отыскать взглядом кого-то из людей впереди, но может разглядеть лишь безжизненные темные фигурки, попавшие в ловушку, забитые в угол, снующие туда-сюда в страхе и с беззвучным криком. Тоже жестокие, но менее сильные. Дай им истинное могущество – они быстро станут такими же, как отец.
И, кажется, будут правы.
Анэ медленно переводит взгляд на Уярака – он стоит рядом с ней и молчит, смотря то на нее, то куда-то в сторону. Дает время подумать. Она заставляет себя вспомнить, как осторожно и крепко он нес на руках свою дочь, как не отходил от нее ни на шаг – но при этом тут же побежал спасать Тупаарнак, как только услышал зов о помощи. Вспоминает Апитсуака, без которого она давно бы потерялась и умерла в первой же схватке с духами.
Пытается рассмотреть хоть кого-то из людей, кто напоминал бы ей человека, но видит только Уярака. И все тускнеет. Небо затягивается тяжелыми серыми облаками. Ветер нарастает, сгущаются искры. Под ними блестит заледеневшее у кромки море, но Анэ напрягает глаза и вглядывается в далекую синюю воду.
Рядом раздается дикий, животный смех – льется по воздуху и оседает в ушах. Долгий, заливистый, переходящий в собачий лай. Анэ застывает, глядя на волны и не решаясь обернуться, – все ее тело наливается такой жуткой усталостью от борьбы и духов, что она хочет просто зайти в море и задохнуться подо льдом. Но это лишь первая мысль, неловкая, та, которую она еще не успела себе запретить, – в следующее же мгновение Анэ делает глубокий вдох и оборачивается на источник смеха.
Уярак тут же шикает
