с меня обещание, что я стану его учеником.
– Просто так не стал помогать?
– Не стал, – выдыхает Апитсуак.
Анэ хватается за амулет еще сильнее. Пытается представить, что тот же самый человек, который отказывался спасать маленькую девочку, обладал этим зубом и носил его каждый день на свой коже. Анэ не может не понимать, что амулет все еще несет в себе силу погибшего владельца. И… и, возможно, частицу его души. Она сжимает его покрепче, ощущая кожей белую гладкость, не в силах отпустить.
– Так ты стал его учеником? До этого не хотел быть ангакоком?
– Даже не думал об этом. – Апитсуак тихо смеется. – Но Анингаак что-то во мне заметил еще давно. И вот из-за сестры мне пришлось согласиться.
Думать об Анингааке становится все сложнее, поэтому Анэ мыслями вновь возвращается к вечеру, с которого все началось. Как череп отца оказался в море? Не потому ли, что он умер во время ритуала и волны поглотили его? А может, он дождался старости и ушел добровольно, сгинув под толщей воды? Думал ли о ней перед смертью, вспоминал ли все годы, что они провели вместе?
Ведь он был с ней в прошлом, и появился здесь – в виде бесплотного духа. Их не разлучило даже время, лишь изменилась форма связи между ними.
На мгновение ей хочется вызвать дух отца – просто чтобы спросить, как он умер, не мучился ли. И… и что ей сделать, чтобы он обрел настоящий покой?
– Что Анингаак мог в тебе заметить? – помолчав, спрашивает Анэ, разглядывая потрескавшуюся от холода кожу на руке.
– Мне снились особенные сны. Я их слабо помню… но там было темно и сыро. Сначала мне было страшно, все казалось таким настоящим, что я не всегда понимал, сплю ли вообще. А потом приходило что-то совсем другое. Могущество. Знание. Я как будто все понимал, знал все на свете – и проснувшись, пел песни на незнакомых языках. Мама даже думала, что я где-то услышал датский. – Апитсуак тихо смеется. – Показывала меня кому-то. Но это был абсолютно другой язык. После этих снов я как будто слышал, как живет природа. Слышал шепот везде. Видел… то, что скрыто от других. Если очень чего-то хотел… иногда это сбывалось. Не знаю, как по-другому объяснить, но Анингаак сразу понял, что я обладаю силой. А еще.
Тут Апитсуак замолкает, и Анэ в нетерпении дергает его за руку.
– А, да. В общем, вода. Я не помню, что мне снилось, но помню, что там текла вода. И так сыро, что было тяжело дышать. Мне потом годами снились кошмары про эту воду… как она просто стекает на пол и на мою голову, и так бесконечно. Да и сейчас иногда тоже снится.
Анэ впервые хочется обладать полной силой ангакока. Такой, чтобы заглянуть в голову Апитсуака и вытащить этот сон. Чтобы понять, была ли это та самая пещера, в которой она оказалась после ритуала.
– Я… я понимаю, о чем ты, – говорит она слишком громко, и тут же опускает голову.
– Конечно. У тебя тоже все это было. Иначе отец не стал бы тебя учить, – пожимает плечами Апитсуак.
Анэ со вздохом потирает виски. Ее взгляд падает на пол – на светлое дерево с красными пятнами. Одно пятно кажется ей особенно интересным – внизу круглое, а сверху расплывается, образовывая маленькое облачко. Едва заметное, совсем уже стертое и почти слившееся с деревом. Она смотрит на это пятно и думает о том, что следы – что бы ни случилось – всегда остаются.
– Я маленькая неспособная девочка, и никто ничему меня не учил, – шепчет Анэ, представляя, как держит в руках черную макушку отца и резко вытаскивает его из сугроба.
– Что?
Она молчит. Апитсуак подсаживается поближе на кровати и осторожно накрывает ее ладонь своей, отчего Анэ вздрагивает и отстраняется.
– В тебе точно что-то есть, – тихо говорит он, смотря куда угодно, но только не на нее. – Это может быть плохо, может быть хорошо. Но ангакоком нельзя стать просто так. Неужели отец тебе ничего об этом не говорил?
Анэ качает головой.
– О, кстати! – Апитсуак встает и выбегает из комнаты.
Она не успевает даже ничего подумать, как парень возвращается – с тарелкой, на которой белой горкой возвышаются мактаки.
Он шумно садится на кровать и выставляет тарелку между ними.
– Ты же знаешь, что такое мактаки?
Анэ смотрит на спокойное лицо Апитсуака, а потом начинает смеяться. Громко и долго. Ведь мактаки – это самое привычное, самое простое для нее блюдо, которое ели все. Парень подхватывает ее смех, и вот они уже вместе хохочут над тарелкой. Из Анэ выходят и смех, и усталость, и страх, и все-все, что она успела испытать за эти странные дни, самые сумасшедшие в ее жизни.
Наконец они успокаиваются. Анэ смахивает редкие слезы и опускает взгляд на тарелку – и тут же на нее обрушивается жестокая, темная волна воспоминаний.
Она долго смотрит на мактак, прежде чем погрузить в рот кусочек. Толстая белая полоска с красными пятнами. Твердая, но после нескольких мгновений в ее теплых пальцах мактак размякает и начинает сочиться жиром. Влажными пальцами она отправляет его в рот и начинает бездумно пережевывать.
– Мы наловили достаточно тюленей и китов. Сейчас в море нет ничего, все рыбы будто исчезли… но запасы у нас большие, – с набитым ртом говорит Апитсуак. – Много не едим, но голодать не будем. Скоро, надеюсь, все это закончится…
– Уверен? – спрашивает Анэ после того, как мактак окончательно растворяется у нее во рту. Вкуса она не почувствовала.
– Да. Любая буря рано или поздно закончится.
Анэ кивает и отворачивается. В голове – отчетливое ощущение, что она больше никогда ничего не сможет съесть. Вкус мяса переплетается с горечью воспоминаний об Арнак, от которых становится больно и пусто.
Мысль о погибшей девочке очень быстро переходит к мысли о нерожденном ребенке Тупаарнак, и Анэ зажмуривается, скрываясь от темных образов. Багровых, с примесью клубящейся тьмы.
– Я не хочу возвращаться в тот дом, – тихо говорит Анэ, и слышит, как Апитсуак кладет тарелку на кровать.
– Из-за Тупаарнак?
Она кивает, все не решаясь открыть глаза. Но Апитсуак медленно накрывает ладонью ее руку – нежное тепло растекается по коже и пальцам. Непривычное тепло. Такое, что тут же хочется убрать ладонь – ведь она этого не заслуживает, из-за нее погиб ребенок Тупаарнак, из-за нее дух отца пришел в Инунек и все, все, все это случилось. Но Анэ не позволяет себе даже
