мир. А потому притянул девушку к себе и заключил в объятия, позволяя забыться.
Ничего не боялась и ничему не удивлялась, и вот на тебе — сломалась при виде красивой картинки! Знакомой картинки, всколыхнувшей что-то в её душе.
— Прости, — всхлипнула Николь, попытавшись отстраниться. Я ослабил объятия, но рук не разжал и понял, что не так уж она хочет остаться одна. — Прости, мне не следовало…
— Проявлять человеческие чувства? — усмехнулся, вытирая тыльной стороной ладони горящие щёки девушки.
Ты смотри-ка, умеет быть горячей, когда захлестнёт эмоциями. Видимо, всё-таки не фарфоровая кукла и не искусно маскирующийся мертвяк.
— Недостойно бессмертной, стало быть?
— Плачущая вампиресса становится жалкой, — выдохнула она, запрокинув голову и потянув носом.
Белоснежные волосы рассыпались по плечам, коснулись моей ладони. Руки дрогнули, но вампирша не придала тому значения. Внутренний циник отчитал меня за непонятную слабость и велел отпустить тонкую девичью талию.
Николь отдалилась. Щёки заблестели, но на этот раз не от слёз, а от начинающегося дождя. Первые капли ударили по носу, по макушке, заставив опомниться. Схватив удивлённую подругу за руку, потянул её под кров деревьев, правда, не рассчитал, что кроны в холодный сезон значительно поредели.
Холодный ливень, набиравший размах, не щадил. Прижавшись к стволу и друг к другу, словно сиротки, мы надеялись переждать немилость природы. Кое-где сквозь нависшие серые тучи виднелось далёкое тёмно-синее небо с крапинками звёзд, что давало надежду на недолговечность разбушевавшейся стихии.
Стерев воду с лица, я с раздражением тряхнул ладонью, выскользнул из пальто и растянул его на прямых руках на манер тента. Повезло, что ветер стих, иначе свитер не спас бы от простуды. Первый век новейшей истории, а эффективное лекарство от насморка так и не изобрели. И, похоже, не изобретут никогда.
Любопытно, а у вампиров бывает насморк?
Или у них все болезни лечатся переливанием крови?
Не знаю, боялась ли Николь болезней, но ко мне прильнула так, словно боялась. Я же боялся мыслей, что рождались в голове. Хотя, мы все знаем, где они рождаются на самом деле. Те пакостные мыслишки, которые всплывают в самый неподходящий момент.
Например, ты, она — взъерошенные, разгорячённые после внезапной пробежки до ближайших деревьев (по крайней мере, ты), вымокшие и замёрзшие (опять-таки ты), но отчего-то вовсе не несчастные.
Подняв подбородок и разве что не встав на носочки, наяда смотрела мне в глаза и улыбалась искусанными, чуть припухшими губами. Знала, что я не могу оторвать от них глаз, вопреки тому, что разум матерится и вопит об обратном. Знала и раскрывала их, опустив пепельные ресницы.
И я понимал, что околдован. Что всё осознаю и в то же время безумно хочу наклониться к ней, коснуться лёгким, ни к чему не обязывающим поцелуем, ответить на призыв. Пусть это всё усложнит, пусть она охотник, а я жертва, пусть мы выходцы из разных миров, но… Притяжение полов во всех мирах работает одинаково.
Я уверен почти наверняка.
Крупный кленовый лист, впечатавшийся в лицо мокрой пощёчиной, поумерил пыл. Спасибо, судьба, намёк понял, губы закатал. И подавился громким заразительным смехом. Подхватывая его, Николь убрала лист с моей щеки и отправила в свободный полёт.
Может, ещё кому сорвёт интимный момент или спасёт от необдуманного поступка. Некоторое время мы хохотали, как дети, которых прорвало от самого пустякового происшествия.
А после дождь утих, хоть и не прекратился.
Воспользовавшись случаем, мы бежали через парк, подставляя лица отрезвляющему студёному воздуху, путаясь в шарфе или длинных прядях волос, позабыв, что мы взрослые люди (или почти люди), оказавшиеся заложниками трудной и неоднозначной ситуации, которая, к слову, любому из нас могла стоить жизни.
Жизни, которой мы упивались, которой не могли надышаться.
Жизни, которой мы наслаждались, как в последний раз.
Весь новый день меня не покидали мысли о предстоящем Николь свидании. Казалось, я волновался перед ним больше, нежели сама вампирша, хотя меня должна была интересовать только успешность предприятия и финансовая сторона вопроса.
Ундина же завалилась спать с первыми лучами рассвета. Вернее, намёками на рассвет, ибо едва посветлевшее свинцовое небо не оставляло надежды на ясный солнечный день. Так что утро началось с сюрпризов, стоило обнаружить в своей постели пригревшуюся у меня под боком белокурую красотку.
Н-да, её непосредственность явно опережает события.
За что я люблю свою работу, так это за то, что думать о посторонних вещах и отвлечённых понятиях мне некогда. Особенно если в выверенное расписание вклинивается незапланированная съёмка, от которой нельзя отказаться (бывает и так, мир полон властных людей и авторитетных покровителей), а в середине дня ты по рассеянности роняешь и калечишь объектив.
Любимый, между прочим, родной!
Лучше бы голову собственную разбил, ей-богу!
Всё равно в последнее время я не очень-то с ней дружен. В общем, день решил стать весёлым. И пока я прыгал, словно в яме со змеями, на Манополис опустились ранние сумерки.
Мне пришлось в срочном порядке ехать за новым объективом за сорок минут до последней сессии, а Николь ждал вводный инструктаж от оправившейся Кэтрин и, возможно, даже Дэйва, проявлявшего к «стажёру» повышенный интерес.
Мы успели перекинуться лишь парой слов в э-мобиле и обменяться пожеланиями удачи, когда достигли первой точки — величественного, устремлённого ввысь небоскрёба Фалкон.
Дверь электрокара захлопнулась, отрезая меня от подруги, и мы покатили дальше. Остаток дня я отработал на полном автоматизме, мыслями то и дело возвращаясь к ладной спине вампирши в вызывающем ярко-красном пальто. Зря, получатся сухие, непродуманные снимки — на постобработке я пожалею о своей невнимательности.
Тем вечером мне пришлось ещё раз пожалеть о ней.
К примеру, я мог бы обратить внимание на распахнутое окно, которое не оставлял открытым. Пронзительный октябрьский ветер врывался в студию, трепал прозрачные занавеси и зловеще завывал. Холод стоял такой, что я с трудом заставил себя оставить пальто на вешалке, но и он не вселил ясности в мысли.
Стоило бы насторожиться, задуматься, каким образом оно оказалось не затворённым на девятом ярусе, куда ни один здравомыслящий человек, будь он даже очень отчаянным и корыстолюбивым, не полезет. Когда я встречал Николь и забирал ноутбук, ни одному из нас и в голову не могло прийти распахнуть окна настежь.
Однако я не задумался. Поддавшись усталости и раздражению, кинул телефон и ключи на столик у дивана, убрал светоотражающую тюль в сторону и захлопнул створку, шарахнув так, что укреплённое стекло, казалось, зазвенело.
Чертыхнувшись, провёл по холодной поверхности кончиками пальцев, будто проверял её целостность. Честно говоря, не знаю зачем.
Так я и замер,
