был оказаться здесь и встретиться с судьбой лицом к лицу.
Видимо, провидение оценило, что в первый раз в жизни я решил не бежать от него, а принять бой. Пусть даже заведомо проигрышный. Руки Ханта дрогнули, словно его ударило слабым разрядом тока, и отпустили меня.
Отчаянным импульсом угасающего сознания я попытался включиться в реальность. Усилием воли перенёс вес тела, чтобы упасть на колени и иметь возможность подняться, оттолкнувшись от земли.
Когда расплывчатый мир проступил перед глазами, первым взору открылся скорчившийся между мной и Николь преследователь. Выродок хрипел и хватал губами воздух. Судя по лицу, он очень страдал. По подбородку стекала чёрная в полумраке кровь.
Дьявол разберёт, его или моя!
Я так опешил, что остался сидеть на коленях и во все глаза смотрел на извивающегося в агонии врага.
— Что… что ты… такое? — давясь словами и кровью, хлеставшей изо рта, выговорил упырь.
Надо отдать должное: несмотря на то, что с виду его жутко контузило, мужчина встал на четвереньки и пытался подняться. Вопрос, очевидно, адресованный мне, до сознания не дошёл, зато дошло другое, куда более важное: понимание, что, если вампир преодолеет слабость, в истории Марка Кросса будет поставлена точка.
Не думаю, что в нормальных условиях мне пришла бы в голову подобная мысль, но в тот миг я потянулся к кинжалу в собственном боку, не задумываясь, на одном инстинкте выживания. За неимением другого оружия выбора не оставалось.
Адреналин в крови зашкаливал, и я достиг той крайности, в которой перестал чувствовать боль, поскольку превратился в единый комок агонии. То есть в каком-то смысле в те минуты боль стала для меня обычным состоянием.
Рукоять клинка легла в ладонь, как влитая, и я резким движением вырвал его из собственной плоти, подавив крик. Обратив все оставшиеся ресурсы изувеченного организма в чистую ненависть, бросился к Ханту и, одной рукой повиснув на шее, другой всадил ему нож в спину…
Раз пять или шесть для верности.
Подонок зарычал раненым зверем, и мы оба шлёпнулись на холодное покрытие. Лео конвульсивно дёрнулся подо мной — один раз, другой — и затих.
Выдохнув, я понял, что меня колотит ледяная дрожь.
Так, что руки ходят ходуном, а пальцы, не слушаясь, никак не выпустят кинжал, оставшийся в теле Ханта. По моим скромным расчётам я уже должен был вырубиться и лежать рядом с преследователем остывающим трупом, но мне хватило сил доползти до Николь и приподнять её голову.
С трудом открыв глаза, подруга сосредоточила на мне взгляд тусклых, остекленевших глаз. В тот миг я впервые за время нашего знакомства поверил, что держу в руках живого мертвеца. Тем более жутко выглядело, когда девушка разомкнула губы и заговорила:
— Ты здесь, — приподняла руку, изрезанную иссиня-чёрной вязью вен, и коснулась моей щеки, провела по волосам. Кожу обожгло холодом, но я ничего не замечал, кроме едва различимых движений её губ. — Почему?..
— Наверное, я был обречён, — усмехнулся, ощущая на языке привкус горечи.
Рассеянный свет луны упал на безупречное лицо бессмертной, утратившее всё живое, кроме мечтательной полуулыбки. Подозревая, что терять мне нечего, я склонился к девушке и запечатлел в уголке рта чувственный поцелуй.
Вампиресса вздохнула и слизнула кровь с моих губ.
Словно зачарованный, я наблюдал, как на светлой радужке разгорается бордовое пламя. Не противился, когда тонкие пальчики стёрли алый след с моей кожи и отправились ей в рот, когда подруга привлекла меня к себе и припала к разодранной шее.
С болезненным удовлетворением я наблюдал за тем, как лунная дорожка рассыпается по чёрным водам Мены, разрывая тьму, словно луч надежды.
Как же, чёрт возьми, это было красиво!
Жизнь поражала красотой. Когда я лишался её, с каждым глотком отдавая оставшиеся силы кому-то другому, в особенности.
Теряя нить сознания, я нависал над женщиной, которую жаждал спасти вопреки всему, что нас разделяло.
Она улыбалась и шептала, что всё будет хорошо, что теперь всё непременно будет хорошо, и я хотел поверить в сладостный обман, когда оглушительная боль вонзилась в сердце вместе с кинжалом.
Я успел сложить два и два и догадаться, что, если Николь смотрит на меня с неподдельным ужасом, а кроме нас двоих и Ханта на Дьерском мосту нет ни единой живой души, значит, охотник вернул мне долг.
Опорная рука подкосилась, и я рухнул рядом с вампирессой.
Первым отключилось зрение. Мир померк, поглощённый непроглядным мраком, хотя я ещё различил полный ярости и отчаяния крик бессмертной. После разом исчезли звуки.
Я оказался один на один с последними короткими мгновениями, в которых не осталось ничего, кроме отголосков боли и страха неизвестности. Нить, связывавшая меня со знакомой реальностью, истончалась и таяла.
Последним, что я ощутил в жизни, был солоноватый привкус крови на замерших губах.
