было такой власти, чтобы удержать ее. И мне оставалось только в бессильной ярости смотреть, как она скатывается к безумию.
Когда она начала погружаться в это состояние, я страдал от того, что не могу удержать ее, спасти, пусть и против ее собственной воли. Я тогда поклялся: если в будущем мне опять придется спасать любимого человека, я буду бороться до последнего. После этого я снова погрузился в изучение и толкование Корана и основ традиционной мистики. В этих двух источниках мудрости я искал тайны целительского искусства, внутреннего зрения, проникновения в будущее. Через несколько месяцев я поехал в соседнюю деревню, к одному суфийскому мистику, который согласился продолжить мое духовное образование. Он приобщил меня к тайнам, которые могут быть постигнуты лишь внутренним зрением – другого у меня уже не было. Я научился видеть и читать мир при невидимом свете. У времени больше не было от меня секретов. Оно открывалось впереди меня. Оно открывалось позади меня. И я мог далеко прослеживать его извилистый путь в обоих направлениях. Я приобрел необходимые познания, для того чтобы исцелять все раны людские. И телесные, и душевные, и нанесенные жизнью. Вернувшись через год, я стал тем, кого вся округа вскоре узнала под именем шейха Усейну Кумаха Ученейшего.
Мосана по-прежнему была там, под манговым деревом, напротив кладбища. Я знал, чего она ждет. Но знал еще и другое: то, чего она ждет, не случится. Я попытался вернуть ее с помощью знаний, которые приобрел. Но не сумел: она так далеко зашла в царство тени, что не было ни малейшего шанса вернуть ее живой. И, поскольку уже поздно было извлекать ее из мира, где она оказалась, я решил составлять ей компанию. Помнится, это было в 1940 году. Прошло уже два года с тех пор, как Мосана утонула в бездонном колодце, который открылся у нее внутри.
Я смирился с тем, что не смогу в дальнейшем жить с ней. И стал думать о других женщинах. Найти жену оказалось нетрудно. Моя слава целителя и божьего человека уже вышла за пределы деревни. Несмотря на мой возраст, некоторые семьи считали, что предложить мне в жены одну из своих дочерей – это честь и удача. Я знал, в их глазах такой брачный союз был чем-то вроде страховки от прихотей судьбы, от болезней и прочих несчастий: я защитил бы их своими молитвами. Вот так и получилось, что очень скоро, уже в конце года, я женился на Мам Куре, которой тогда было восемнадцать.
Я годился в отцы всем моим женам – Мам Куре, Йайе Нгоне, Та Диб, а также твоей матери, Сига. Моя любовь к ним от этого была только крепче, ведь я любил их со страстью супруга и одновременно с отцовской нежностью. То, что я стал мужем и отцом в весьма зрелом возрасте, было для меня к лучшему: я избежал ошибок, какие часто подстерегают молодых. Я пережил этот опыт как взрослый мужчина, который уже познал большую любовь к женщине и для которого в отцовстве уже не осталось тайн. Вдобавок недавняя инициация наделила меня ясностью духа и мудростью. Одна только Мосана нарушала мой покой.
Я примирился с тем, что она ушла из мой жизни, но не мог отказаться от того, чтобы чувствовать ее рядом. Женившись, став отцом своих первых детей, привязавшись к своим женам, я все еще ходил каждый день к манговому дереву, под которым сидела Мосана. И каждый день находиться рядом с ней мне было все так же радостно и все так же больно. Она была незаживающей раной, которую мне нравилось бередить. Я не хотел, чтобы эта рана зарубцевалась. Я хотел, чтобы она всегда жгла меня. Вот зачем я приходил к Мосане каждый день, с радостными и горькими воспоминаниями, несбывшимися надеждами и своим вечным вопросом.
До моей инициации у суфия Мосана в промежутке между обострениями иногда разговаривала. Причем достаточно ясно и связно, чтобы ее можно было понять. Изредка она даже была в состоянии вести беседу. В таких случаях могло создаться впечатление, что она решила вернуться. Но она не собиралась возвращаться. Это становилось ясно, когда через четверть часа просветление заканчивалось и она снова начинала бредить, еще страшнее, чем раньше, или замыкалась в угрюмом молчании. За каждый проблеск сознания приходилось платить падением на еще большую глубину.
Когда я вернулся, Мосана уже не говорила совсем. Жители деревни рассказали мне, что она перестала говорить через несколько дней после моего отъезда. Теперь она была безмолвной, как могилы, на которые смотрела. Сквозь окружавшую меня тьму я видел ее своими незрячими глазами. Ничто не могло заставить меня забыть ее красоту. Ее образ был даром, который я получил от своих глаз до того, как они покинули меня. И сейчас, спустя годы, я все еще вижу ее.
Слава, которую я приобрел в деревне, затронула и ее. Местные жители думали, что она тоже обладает необычными способностями и, когда я сижу рядом с ней, мы вместе совершаем какие-то таинственные обряды. Даже дети, обычно безжалостные к тем, у кого помутился рассудок, будто не замечали ее. Никто не видел, чтобы она бежала по деревне, спасаясь от банды зверенышей, бросавших в нее камни и осыпавших ее бранью. Она старела, я чувствовал это. Волосы у нее седели, а на лице обозначились глубокие морщины.
Но наибольший ущерб ее телу нанесли не годы, а страдания. Страдания, которые затронули тело лишь после того, как долгое время пожирали душу, пока полностью не сожрали. Однако я не сомневался: Мосана все еще была прекрасна. Если бы не страх, вызванный ее состоянием, многие мужчины попытались бы овладеть ею. Ведь она не скрывала свое тело от чужих глаз. Но никто не осмеливался приблизиться, а тем более прикоснуться к ней. Говорили, будто покойники оберегают ее. Ее прозвали Мосана – подружка мертвых, или Безумная под манговым деревом.
Я один мог подойти к ней без того, чтобы она не начала истошно вопить. Но не потому, что меня, как говорили в деревне, окружала мистическая аура. Я не имел над ней никакой власти. Просто она узнавала меня. Я был последней ниточкой, связывавшей ее с эпохой, которая объясняла ее настоящее, наше с ней настоящее. Но главное, еще раз повторяю, у нас с ней был один и тот же вопрос. Самые старые жители деревни, которым была известна наша история, знали часть нашего секрета. Странная из нас получилась пара: обнаженная безумная и слепой колдун, сидящие под манго напротив кладбища. Этого было достаточно, чтобы отпугнуть любопытных
