как в дорогом магазине, – и моему взору предстает секретная дверь: металлическая (видимо, огнеупорная), с панелью безопасности над ручкой.
Он начинает вводить код.
На меня вновь накатывает страх бесславной смерти в логове серийного убийцы.
– К-куда ты меня ведешь?
– Сейчас увидишь.
Сердце уходит в пятки, и я отступаю назад.
– Что-то мне не хочется туда идти…
Он вздыхает – в который раз за сегодня. Неужели я настолько невыносима?
Я вспыхиваю как спичка.
– С какой стати я должна доверять человеку, который решил отвести меня в запирающуюся на кодовый замок комнату с бронированной дверью, спрятанной в шкафу?
Выражение лица Себастьена смягчается.
– Код на двери – десятое июля, – говорит он. – Дата бала у Капулетти.
У меня отвисает челюсть. Я помню все подробности «Ромео и Джульетты», потому что они тесно сплетены с воспоминаниями о папе. Родители Джульетты устроили бал за две с лишним недели до ее дня рождения (и моего) – тридцать первое июля, накануне Праздника урожая. Значит, бал Капулетти состоялся в районе десятого июля.
Правда, это не объясняет, почему Себастьен использует дату в качестве кода.
Я забываю, что он может оказаться убийцей, и начинаю выдвигать теории одна нелепее другой: Джульетта была его детской литературной пассией (эквивалент увлечения знаменитостью для ботаников). Или мы с ним – родственные души, которых свела общая любовь к Шекспиру. Или, поскольку я придумала Себастьена, когда играла в «Ромео и Джульетте», именно так он появился на свет – полностью сформировавшийся на основе этой трагедии.
Тем временем настоящий Себастьен вводит в систему безопасности десятое июля по европейскому образцу: день предшествует месяцу: 10.07.
Замок со щелчком открывается.
– Видишь? Теперь ты знаешь, как попасть в комнату. А чтобы выйти, код не нужен: изнутри дверь открывается как обычно. Ну, полегчало?
Я киваю.
– Только перед тем, как войти, вдохни поглубже.
– Зачем? Что там?
– Просто сделай глубокий вдох. Пожалуйста.
– Ладно.
Я выполняю требование, глядя ему в глаза; пусть видит, что я слушаюсь.
Он тоже делает глубокий вдох и медленно выдыхает. Затем поворачивает ручку и толкает тяжелую дверь. Я делаю шаг вперед. Вспыхивает свет. Это картинная галерея, и на всех полотнах изображены герои и сцены из моих зарисовок.
Элен
– Ч-что это?
Я поворачиваюсь, переводя взгляд с картины на картину.
Самая ближняя – портрет девочки-подростка в точно таком костюме, как я надевала на роль Джульетты: длинное желтое платье с широкими рукавами, отороченными лентами, капюшон в виде шляпки на голове и шелковые тапочки. Как такое возможно? Костюм шила мама, и, насколько я знаю, она не проводила никаких исторических исследований, просто нашла картинку в Интернете и скопировала.
На другой стене висит портрет загорелой женщины с пронзительными серыми глазами и ястребиным носом, едущей верхом на верблюде по пустыне. В чертах лица, прямой посадке и яркой повязке на голове я узнаю свою героиню Мэри Джо Феникс, бесстрашную исследовательницу, которая вместе с мужем Ноланом пересекла Сахару на спине верблюда в поисках мифической Страны золота. Она была мечтательницей, а практичный предприниматель Нолан сделал ее мечту явью. Бронзовая табличка на раме датирует эту сцену тысяча семьсот одиннадцатым годом, как и в моем рассказе.
На третьей картине изображена ладно скроенная официантка. У нее за спиной – часы с кукушкой, показывающие ровно полдень. На табличке написано: 1561 год.
– Клара в Швейцарии, – задыхаясь от волнения, шепчу я.
А вот прелестная белокурая Амели Лоран прогуливается под зонтиком в садах Версаля – восемнадцатый век. А вот танцует в шанхайском ночном клубе модная эмансипе, похожая на мою героиню Китри Вагнер – в 1920 году.
О боже! Мой желудок трепыхается, как рыба, выброшенная на берег.
– Не может быть…
Я узнаю не все картины, однако замечаю еще несколько, связанных с моими рассказами. Вот еще одна, изображающая скачки; согласно табличке, это Нью-Йорк, 1839 год. Женщины демонстрируют платья с завышенной талией и держат в руках изящные зонтики, мужчины в жилетах, брюках и цилиндрах. На правой стороне картины одна пара обращена лицом к зрителям, а не к лошадям.
Мужчина – вылитый Себастьен, только из тех времен.
– Я тоже знаю эту сцену.
У меня подкашиваются колени, и я сажусь на кожаную скамью посреди галереи.
– Ты это помнишь? – удивленно спрашивает Себастьен.
– Что ты имеешь в виду?
Меня охватывает паника. Я придумала зарисовку о бегах в первый год учебы в магистратуре, когда снимала комнату возле конюшен Северо-Западного университета. Я вспоминаю необычную шляпу, которую придумала для своей героини, – синие перья, лавандовые розы. Такую же, как на этой картине.
– Еще одна из моих историй, – дрожащим голосом произношу я. – Но их никто не читал, кроме моей мамы и сестры. Откуда взялись эти картины? И ты?
У меня начинают сдавать нервы.
Себастьен садится на соседнюю скамейку.
– Ты знаешь историю Ромео и Джульетты?
– Конечно.
Мы уже выяснили у запертой двери: я знаю, что означает десятое июля.
– Чем закончилась их история?
Менторский тон Себастьена действует на нервы.
– Мы что, на уроке литературы? – огрызаюсь я. – Джульетта выпивает снотворное зелье. Услышав новость о ее смерти, Ромео покупает яд и выпивает его в склепе Капулетти, чтобы умереть рядом с любимой. Она просыпается и, увидев мертвого Ромео, закалывает себя его кинжалом. Какое это имеет отношение к делу?
– Помнишь, ты сказала, что знаешь меня?
– Пожалуйста, хватит вопросов! Мне сейчас не до сократовских методов. Просто объясни, что все это значит, иначе я сойду с ума.
– Ладно.
Он встает, снимает со стены картину в позолоченной раме и ставит на мою скамью. На полотне запечатлена третья сцена пятого акта – Джульетта, спящая в гробнице Капулетти. На ней белое платье, почти неотличимое от того, что я надевала для этой сцены в школьном спектакле. Я никогда раньше не видела этой картины. Желудок сжимается, как будто я лечу вниз на американских горках.
– Ты думаешь, что я и все твои приключения – просто фантазии, – говорит Себастьен. – А на самом деле ты вспоминала прошлые жизни. В местах, о которых ты упоминала за завтраком и которые изображены на этих картинах, мы с тобой бывали вместе.
– Невозможно, – шепчу я, хотя где-то в туманных уголках моего сознания начинает брезжить свет.
– Вся эта история восходит к Ромео и Джульетте и заканчивается не совсем так, как ты думаешь, – продолжает Себастьен. – Шекспир ошибся. Я знаю, потому что был там, я Ромео.
