обман... Тогда он и будет счастлив.
— Послушайте, господин Сенье. Разве можно быть счастливым в одиночку? — как судья, бесстрастно, но уже обвиняя, спросил Иван Андреевич.
— А почему же?.. — смешался Жак. — Только в одиночку! — резко выкрикнул он.
— Ну, если так, то зачем вы все это говорите? — развел руками Иван Андреевич. — Сознавали бы, что вы — одиноки, а я это вижу, ну и, следовательно, были бы счастливы. А вам оказывается, нужен собеседник. Коли вы ищете понимающего вас человека, то о каком же стремлении вашем к одиночеству можно говорить? Опять противоречите себе.
— Век такой, господин Петраков! Не только во мне дело. Насмотришься, раздумаешься... Нет, лучше быть одному. Если бы не мой контракт, не этот купол, объехал бы я весь мир, побыл папуасом в набедренной повязке, эскимосом в оленьих шкурах, переспал бы со всеми женщинами мира! Но когда насмотришься на все, что творят люди... Ну, знаете ли, господин Петраков... Когда насмотришься!.. Нора суслика выглядит уютным убежищем. Забиться бы подальше от людей! И чтобы никакой философии, никакой науки. К черту, все к черту! Подальше куда-нибудь, в одиночку — и подальше. А здесь, гляньте вверх, не нора даже, а огромный, светлый, прозрачный купол. Это уже не просто счастье, а настоящий рай. Понять только надо, но вы не хотите понимать. Напрасно! Впрочем, скоро захотите. Посмотрю я, куда вас потянет тогда. А наверняка потянет.
— Туманно выражаетесь, господин Сенье. Нельзя ли конкретнее?
— Я и так слишком конкретен.
Близок был конец улицы. Иван Андреевич пристально всматривался в покатый край кратера, все отчетливее прояснялось: никакой покатости нет. Но, дойдя почти до конца последнего квартала, увидел ровную, огромной высоты, бетонную стену. Вот она какая покатость! Купол преломлял свет — оптический обман. На прежней высоте купол уходил за эту бетонную стену; не заметно было, чтобы он опускался к земле. Улица уперлась в серый, беспощадный своей массивностью бетон. Дальше, как видно, другой сектор городка. Конец улице, конец дальнейшему продвижению человека.
Мурашки побежали по спине Ивана Андреевича.
— Скажите, что за стеной?
— Кто ее знает! — отвернулся Жак. Нашел о чем спрашивать этот профессор — о пространстве за бетоном. «Куда важнее все, что рядом» — так хотелось ответить. Но Жак лишь вяло добавил: — Кто-нибудь, конечно, знает.
«Теперь-то вы, господин Петраков, надеюсь, поймете, что не об этом надо говорить».
— Ну что ж, — вздохнул Иван Андреевич. — Как говорится, час от часу не легче. Пойдемте обратно. Сейчас попрошу всю документацию по эксперименту с солдатом. Я получу ее?
— Документы? Пожалуйста. Не жаль.
— Послушайте, господин Сенье. Что за тон? В вашем одолжении я не нуждаюсь. Так же, как в бедном солдате и в опыте над ним. Мое участие нужно вам, а не мне.
— Не бросайтесь, господин Петраков, громкими словами. Пора и вам переходить на шепот. Вот так теперь надо: «шу-шу, шу-шу...» Вижу, вы хороший человек. Таким и живите. Если будете «шу-шу, шу-шу», то неплохо проживете. Это мой дружеский совет.
— Дружеский? — усмехнулся Иван Андреевич. — Давно ли мы стали друзьями? И что это такое «шу-шу, шу-шу»? Нет никакого повода, чтобы таким тоном разговаривать со мной.
Что ни встреча, то обязательно Жак преподнесет какую-нибудь гадость... Иван Андреевич постоял, понимая, что так-то лучше, когда сдержан, когда не опускаешься на разболтанный, на недостойный тон.
Возвращался обратно Иван Андреевич быстрым шагом.
Жак стоял на месте, у бетонной стены, и кусал губы. Уходит... Уходит же! Он бросился вслед за Иваном Андреевичем. На перекрестке догнал, нервно схватил его за руку:
— Господин Петраков! Извините меня! Я без церемоний с вами, думал, вы будете со мной так же.
Иван Андреевич выдернул руку.
— Извините, господин Петраков! Я хотел быть вашим другом. Думал, поймете... Вы тупы, господин Петраков. Вы недогадливы. Наивны вы, как младенец... Послушайте, в научном Центре нельзя без друзей. Гровс и Уоткинс заодно. Они порой готовы друг другу перегрызть горло. А в общем... заодно они! А я одинок. Нельзя быть одному в нынешнем мире. И вам нельзя. Пропадем! Слоны, куда уж как могучи, а в одиночку не живут...
— Вы опять противоречите себе. То восхваляете одиночество, то бичуете его... Вы когда-нибудь бываете постоянным в своих убеждениях, привязанностях? Впрочем, мне все равно...
— Мы все противоречим самим себе, господин Петраков! Каждый человек. Думаем так, а поступаем по-иному. Плюемся, а хвалим; говорим не то, что думаем. Все более и более пресмыкаемся пред сильными мира сего. Делаем, что самим противно. Даже то, что противоречит естеству человека...
— Ну, господин Сенье, вы опять с перехлестом. Давайте кончим.
Попытался было Иван Андреевич обойти Жака, но тот встал на пути. Губы его посинели, мольба застыла в глазах,
— Господин Петраков! Я с вами — не в игрушки! Послушайте, я добьюсь вашей дружбы... Искренностью!
— Вы — искренни? — засмеялся Иван Андреевич.
И тут же пожалел, что поступил необдуманно. У Жака обмерло лицо. Безжизненный, обессиленный, он, казалось, вот-вот распластается на асфальте.
— Послушайте... — заторопился Иван Андреевич поддержать под руку Жака. — Сердце? Сердце, что ли?!
— Ничего... — сдавленно глотал слюну Жак. — Я иду на преступление... Сознательно иду. Это — чтобы вы поверили на все годы вперед дружбы со мной... Тайна! Я не имею права, рано еще. Но я скажу. Могут убить меня. Но не убьют! Работать некому. Впрочем, все могут. О‑о, вы еще узнаете...
— Вы — о чем? — отпустил Иван Андреевич руку взволнованного Жака и уже как врач всмотрелся в его лицо: здоров ли? Нет, все у Жака в порядке...
— Господин Петраков! Никуда вы из нашего Центра не уедете. Вас не выпустят. Эти дни с вами церемонились. С вами еще считались. Порядок такой: сберечь хорошее настроение специалиста. При хорошем настроении — серьезная отдача. На вас рассчитывали. Приказ такой: как можно дольше оберегать вас, чтобы вы не узнали, что попались... У нас очень строго с этим. Уоткинс кое-что позволял себе по-стариковски, ему прощали. Да и Гровс за спиной... А вы даже не усомнились...
— Вы бредите, господин Сенье, — холодело сердце Ивана Андреевича.
— Не надо так! Никакого бреда... Я и так много сказал... Потом оцените, потом увидите, кто вам открыл глаза. Нам вместе надо, на вашу помощь рассчитываю, а вы — на
