рассылку, а количество подписчиков этих публикаций вместе взятых в десять раз меньше, чем у «Пейзажей и досуга». А вот Освальд Мейкерс был включен в…
Освальд. Бедный милый Освальд и понятия не имеет, сколько скандалов вызывает его успех. Наша пиарщица Мардж отсылает все наши книги в подходящие журналы и газеты. Не мы виноваты, что редакторы этих изданий всегда хватаются за новинки Освальда и лишь изредка включают в свои списки чьи-нибудь еще. Если бы мне платили по доллару каждый раз, когда литературные агенты моих авторов звонили мне с утра пораньше после выпуска очередной публикации…
– Я с удовольствием попрошу Мардж отправить тебе список журналов, которым она разослала новинку Аннабель, – говорю я, пока Лайла показывает мне две иллюстрации на экране своего компьютера.
Я пожимаю плечами. Как по мне, они выглядят идентично.
– Они одинаковые, – произношу я одними губами, чего, судя по ее выражению лица, делать было нельзя ни в коем случае. В ее голубых глазах вспыхивает пламя, и она тыкает длинным розовым ногтем мизинца в текст на одном изображении, кликает и тыкает пальцем в текст на другом.
– Дело в том, что, когда моя клиентка решила уйти из «Сатнем Пресс», нам показалось, что «Пеннингтон» твердо верит в потенциал рукописей Аннабель. Но вместо выполненных обещаний за последние несколько месяцев мы не увидели ничего, кроме предвзятого отношения к определенным клиентам…
– Не знаю, – произношу одними губами я, и Лайла начинает быстрее тыкать пальцем с одного изображения на другое.
– …двух этапов правок и массы неразумных просьб что-то поменять…
– Слева, – наобум выбираю я, почувствовав, что Лайла уже на грани нервного срыва.
– …обложки, которая была гораздо более низкого качества, чем мы ожидали…
Лайла, за две секунды до того действовавшая в режиме кролика из рекламы «Энерджайзера», замирает. Ее взгляд в мгновение ока из безумного становится пугающе спокойным. Она протягивает руку, чтобы я дала ей телефон.
О нет.
Я не смею ей отказать.
– Миз Брайтсайд, здравствуйте. – Лайла выхватывает у меня телефон, нажимает ногтем на клавишу, чтобы выключить громкую связь, и прикладывает его к уху, откатываясь на кресле к стене. Она начинает яростно барабанить по клавишам со скоростью триста слов в минуту. – Это Лайла из отдела маркетинга и дизайна. Да, я смотрю на обложку, которую создала для Аннабель. Если вы посмотрите на результаты тестов и сравните их с последней обложкой Аннабель в «Сатнеме» – где использовалось стоковое фото, которое также встречается на любительских визитках и блогах о косплее с пятью посетителями в месяц, – то вы увидите, что…
Пока Лайла произносит свою пугающую тираду, я откатываюсь назад на своем кресле. Я завершила большинство задач на эту неделю, если не считать постоянно прибывающих предложений и заявок в моем почтовом ящике. Метнув быстрый взгляд на Лайлу, которая явно будет занята еще несколько минут, а днем наверняка пойдет получать выговор от босса, я встаю.
Пришло время снова наведаться в комнату сигнальных экземпляров.
Я украдкой беру тяжелую сумку, в которой в последнее время ношу четырнадцатидюймовый ноутбук, и надеваю лямку на плечо.
– Нет, нет, я не намекаю на то, что вы мошенница и злоупотребляете доверием своих клиентов, Дайенн, – продолжает Лайла, когда я выскальзываю в коридор. – Я утверждаю, что вы мошенница и злоупотребляете доверием…
Минуту и двадцать секунд я обмениваюсь любезностями с коллегами и крадусь по коридорам, а потом оказываюсь в своем небольшом убежище. Мое сердце начинает стучать громче, когда старый металлический шкаф для бумаг со скрипом открывается. Меня не было здесь всего четыре часа, но теперь я не могу думать ни о чем, кроме своей книги. Мы уже неделю обмениваемся записками в рукописи, иногда по два-три раза в день. Удивительно, но до сих пор я не вызвала ни у кого подозрений и не заметила никаких деталей, которые бы вызвали подозрение у меня. Хотя днем все обычно сидят у себя в кабинетах и лишь иногда выходят на совещание или попить кофе, а в остальном предоставлены самим себе. Насколько я знаю, пока насторожилась только Лайла, но это потому, что она сидит со мной в одном кабинете. И, насколько ей известно, я принимаю антибиотики, чтобы решить эту «проблемку».
Я уже ищу взглядом бумажку с новой запиской и, конечно же, нахожу ее.
Твоя очередь.
Я выдыхаю.
У нас есть система.
Комната сигналов моя с восьми до десяти, с полудня до двух и с четырех до конца рабочего дня. Он забрал остальные часы, и мы не можем приходить за десять минут до или после обозначенного времени. Этот вопрос встал примерно на четвертый день нашей переписки. В обед я прибежала, вооружившись миской картофельного салата, безумными надеждами и мечтами, и как раз открывала дверь, как вдруг увидела, что внутри горит свет. Вдалеке я услышала скрип шкафа для бумаг и, не дожидаясь, пока из-за угла появится чья-то фигура, бросилась в коридор. Само собой, моя следующая записка была о том, что нам нужно установить правила.
Не знаю, почему он согласился.
Возможно, потому что тоже хотел сохранить анонимность, учитывая, что я в рабочее время пишу, как выражается миз Пеннингтон, «материал, эквивалентный запихиванию ватных шариков в рот» в издательстве, которое настолько заботится о высоком качестве выпускаемых книг, что объявило своей миссией «завалить читателей качественной литературой, чтобы очистить общество от чепухи». В протоколе прошлогоднего собрания редакции под этим предложением есть сноска: «А именно – от триллеров, магического реализма, детективов, исторических романов, вестернов, драм и прежде всего любовных романов во всех их формах».
Или, возможно, он не хотел раскрывать свою личность на случай, если я вдруг ополчусь против него или втяну его в неприятности, учитывая, что, хотя ни в каком кодексе ничего об этом (разумеется) не сказано, каждый раз, приходя сюда, я будто перепрыгиваю через сигнальную ленту.
Или, возможно, он решил выстроить четкие границы, чтобы в определенное время эта комната была всецело в его распоряжении, потому что, как и я, он считает ее своим маленьким оазисом.
Или он тоже думает, что так будет интереснее: радоваться обмену записками, будто мы школьники. Суть переписки не имела значения. Никого не интересовал вопрос «Что ты ела на обед?» или ответ «Сэндвич с индейкой, а ты?» Развлечение заключалось в самом методе. В осознании того, что, какой бы тривиальной ни была записка, через минуту тебе ее вернут с парой новых предложений, предназначенных только для тебя.
Не знаю, относится ли он так к нашему общению.
Я – да.
То, что мы узнаём друг о друге в ходе переписки, не является чем-то уникальным, но у меня ощущение, что это так.
Комментируя ту или иную сцену, мы упоминаем личные факты, истории. Он непрестанно читает, гораздо больше, чем нужно по работе. В детстве ездил на каникулы в старый ветхий домик неподалеку от побережья Род-Айленда. В средней школе над ним издевались, пока он не вытянулся.
Каждая небольшая история, каждый факт похож на звоночек. Драгоценную крупицу. Золотую звезду.
Направляясь к креслу-мешку, я уже листаю страницы рукописи. Я сразу вижу его замечания по поводу развития персонажей в седьмой главе (судя по всему, спихнуть щенка с дивана – это красный флаг в том, что касается привлекательности героя), которыми я с удовольствием займусь вечером. Но сегодняшний звоночек звучит в новом комментарии на шестьдесят пятой странице.
Вчера он оставил осторожно сформулированный комментарий по поводу первого свидания моей героини: «То, что она называет это “лучшим вечером в своей жизни”, хотя они ели черствые булочки в двухзвездочном ресторане, еще более смешно, чем неизменная вера миз Пеннингтон в то, что “будущее за средневековой поэзией”». В ответ я спросила, каким он представляет себе идеальное первое свидание, и с утра он ничего не написал, но теперь вернулся к этой теме. Впервые его ответ настолько длинный, что он приклеил сбоку бумажку для записок, чтобы ему хватило места.
Идеальное свидание зависит от тех, кто на него идет. Если она любит вкусно поесть, я бы отвел ее в «Кэтбёрд Сит». Если музыку – то
