Добро пожаловать в наш ППО.
* * *
— Поля, баба Лиза! — Я ворвалась в избу под вечер, когда успела получить расчёт на железной дороге и аттестат довольствия в полевом прачечном отряде вместе с удостоверением и номером полевой почты.
Сидя у чугуна с картошкой, Полина и баба Лиза ужинали. Керосиновая лампа отбрасывала на скоблёные доски стола медовые пятна света. Посреди стола выгибались пластами розовато-бордовые листья квашеной капусты со свёклой, а на плите попыхивал паром чайник.
Когда Полина подняла на меня глаза, её лицо выражало безразличие.
— Почему ты не была на работе?
— Я была! — Нетерпение выложить свои новости раздирало меня на части. Скинув ватник, я присела на краешек табурета и широко, во весь рот улыбнулась, потому что изнуряющее чувство вины перед Полей рассеялось в воздухе, как дым из печной трубы. — С утра я пришла в контору и уволилась.
— Что ты сделала? — ахнула Полина. — Как — уволилась?
В её глазах появилось тревожное выражение.
Я пожала плечами:
— Обычно, как все увольняются. Написала заявление и получила расчёт. — Я сделала паузу, чтобы насладиться их удивлением. — Дело в том, что я ухожу на фронт.
Тут я немножко слукавила: мне объяснили, что работать придётся вблизи боевых действий, но всё-таки в тылу, в прифронтовой полосе. Зато оружие за мной закрепят и стрелять научат.
Среди повисшего молчания стуком сердца звучал маятник ходиков на стене, и глухими щелчками потрескивал мороз в чердачных перекрытиях. Завтра приютивший меня дом останется в прошлом. Эта мысль добавляла в мою радость капельку, нет, не горечи, а, скорее, сожаления с оттенком лёгкой грусти. Я успела полюбить и Полю, и суровую бабу Лизу, и кота Филимона, и даже лапти, грудой наваленные в гумённую корзину.
Поля взяла из чугунка горячую картофелину и стала катать её между ладонями, обжигаясь и морщась.
Я вытащила из кармана новенькое удостоверение на листе бумаги и раскрыла на разворот.
— Вот, полюбуйтесь. Вольнонаёмная рабочая Ульяна Николаевна Евграфова. Русская. Комсомолка. Так что я попрощаться забежала. Завтра с утра наш отряд отбывает к месту службы.
Баба Лиза, ни слова не говоря, встала и ушла в свою спальню. Мы остались вдвоём с Полей. Я положила свою руку на её локоть:
— Поля, ты прости меня, если я тебя обидела. — Я опустила голову и посмотрела на картофелину в её руках, которую она успела размять в кашу. — Вы с бабой Лизой столько хорошего для меня сделали. Если бы не ты… — Я захлебнулась словами, чувствуя, как веки медленно набухают слезами.
— И ты меня прости! — Поля вскочила и крепко обняла меня за плечи. — Прости, Улька. Я знаю, что ты не виновата, что он сам. — Она вздохнула с печальной бабьей безнадёжностью. — А ты молодец, что пошла на фронт. Ты настоящая! — Она поцеловала меня в щёку. — Прощай, москвичка. Баба Лиза за тебя молиться будет.
— Ты погоди за бабу Лизу-то говорить, — оборвала её баба Лиза. Тяжело ступая по полу, она подошла к нам с Полиной и протянула мне кочедык для лаптей. — Накось, девка, возьми с собой, авось пригодится. А как новые лапти сплетёшь, не забудь сказать: «Слава Тебе, Господи». Глядишь, тот, кто в твоих лаптях шлёпает, и о тебе словечко перед Богом замолвит. — Она сложила пальцы щепотью и медленно, торжественно перекрестила меня широким крестным знамением. — А теперь ступай. Долгие проводы — лишние слёзы.
* * *
— Оля, из Воронежа.
— Ира, Весьегонск.
— Оксана, Харьков.
— Дуня, Новгород.
— Зоя, Казань.
— Илга, Рига…
Девчата в теплушке окружили меня весёлой толпой и теребили, как новую куклу из магазина игрушек. Сияли приветливые улыбки, рассыпали смех звонкие голоса. Общее настроение втягивало меня в свою орбиту, и я, ещё не зная девчат, уже гордилась ими. Мне нравилось то, что все мы собрались из разных уголков страны, что вместе, рядом, плечом к плечу, что представляем один полевой прачечный отряд. Словно скинув с плеч тяжкий груз тревожных ожиданий, я обвела взглядом тесное пространство теплушки и громко представилась:
— Ульяна, Москва.
— Ещё одна москвичка, — раздражённо сказала из угла белобрысая девушка с тонким нервным ртом. Её тон так резко контрастировал с дружелюбной обстановкой в теплушке, что я растерялась.
— Не обращай внимания, — напевно сказала Оксана из Харькова, — Ленка со всеми такая злющая. С ней к корыту никто вставать не хочет. Ты лучше нас держись, мы тебя в обиду не дадим.
Большими красными руками Оксана перехватила мой вещмешок, и я с ужасом увидела, что у неё нет ногтей! Вместо ногтей на пальцах торчали корявые пеньки желтоватого цвета, едва прикрывавшие лунки.
Я поспешила отвести взгляд, мало ли болезни всякие бывают, но Оксана заметила и не обиделась:
— На ногти смотришь? Так их почти ни у кого из прачек нет. Мы же каустиком стираем, то есть щёлочью. Помнишь уроки химии? Каустик, зараза, едкий, как зверь. Нас так и узнают по рукам — если нет ногтей, значит, из полевого прачечного. Но ты не бойся, привыкнешь. Мне один доктор сказал, что после войны ногти опять отрастут. Это мы первое время плакали по ночам и стыдились свои распухшие лапы на людях показывать. Думали, ну кто нас, таких изуродованных черепах, замуж возьмёт? На принцев рассчитывать не приходится. — Она подмигнула.
— Война, какие принцы, — неловко пробормотала я, думая о Серёже Луговом и о том, что не смогу подать ему руку при встрече.
— Девушки, дайте наконец человеку осмотреться! — отстранила всех Вика. Она указала мне на свободные нары второго яруса: — Вот твоё место. Надеюсь, не упадёшь.
По дружному смеху девушек я поняла, что подобный случай уже имел место, и подхватила шутливый тон:
— Ничего, я летать умею.
Тонкий матрац, армейское одеяло, подушка — наилучшее предложение, чтобы улечься навзничь, уставиться в дощатый потолок и слушать перестук вагонных колёс, отмеряющих километры в сторону фронта.
* * *
Под мерное покачивание теплушки Вика объяснила мне, что фронтовая стирка совсем не то, что мирная, домашняя, с мыльной пеной в корыте и звучными шлепками белья по стиральной доске. Хорошие хозяйки предварительно натирали мыло на крупной тёрке, замачивая бельё с вечера. Мама говорила, что вместо мыла можно использовать золу из печки, но я не понимала, каким образом можно при помощи чёрной золы сделать белыми простыни и пододеяльники. Наверняка мама шутила. Если дело было летом, то корыто выносилось во двор, неподалёку от колонки с водой. Я любила смотреть на проворные мамины руки, что тёрли, полоскали, тискали и накрепко выжимали стирку мокрыми тугими жгутами. А как чудесно было найти соломинку, опустить её
